Жан-Франсуа Паро - Версальский утопленник

— Надеюсь, вы тоже удрали?

— Вы крайне любезны, сударь, но я вам не заяц. Любопытство не зависит от возраста. Однако дайте мне насладиться моим любимым салатом и освежиться нектаром из Обанса. При каждом глотке вам кажется, что вы языком раздавливаете сочные спелые виноградины. Понимаю, вам не терпится услышать продолжение рассказа. Но придется подождать.

Гаспар стоял возле их столика, участливо и восхищенно глядя на Николя.

— Осмелюсь сообщить, госпожа поведала мне, что господин маркиз ранен в славной битве при Уэссане. Я долго думал, как угодить вашим гастрономическим пристрастиям и одновременно предложить вам такие блюда, которые не отразятся на здоровье тех, кто изъязвлен стрелами Марса. Так, артишоки являются очень здоровой пищей, питательной и полезной для желудка, а потому идеально подходят для обладателей изысканного вкуса и нарушенного пищеварения.

— Вылитый ваш портрет, — коварно хихикнула Эме.

— То же можно сказать и про устрицы; сочные, легкие для пищеварения благодаря своему солесодержанию, послабляющие и обладающие свойством очищать гуморы.

— Есть их в вашем очаровательном обществе — это рисковать остаться без устриц вовсе, столь быстро вы их поглощаете, — сладким голосом произнес Николя в сторону Эме.

— Наконец, рябчик, чье нежное и легкое мясо, особенно жареное, рекомендуют выздоравливающим.

— Ну а что вы скажете о смородине и ее свойствах?

— О, господин маркиз, смородина освежает, снимает жар, выводит желчь и ускоряет рубцевание шрамов.

— Послушать тебя, дорогой Гаспар, так получается, что я выйду из-за твоего стола не только сытым и счастливым, но и выздоровевшим!

— Я очень на это рассчитываю, — ответил бывший версальский лакей и, наполнив их стаканы, удалился.

— Удивительно, до какой степени люди привязываются к вам и остаются верными вам до конца, — задумчиво произнесла Эме. — Вас либо ненавидят, либо обожают, причем по одной и той же причине.

— И какой же?

— Не скажу, ибо не хочу давать пищу вашему своеобычному самодовольству.

Протянув руку, чтобы шлепнуть его по щеке, она завершила свой жест нежным, ласковым прикосновением.

— Так что же госпожа Лаборд? — вновь спросил Николя. — О чем она говорила, если юным и неопытным особам не следовало ее слушать?

— Понимаете, вопрос деликатный. Лаборд ваш друг.

— Вы сказали достаточно; к тому же я считаю его неспособным на недостойный поступок.

— Речь идет о неловкости. Конечно, он… Как бы поаккуратнее вам объяснить? К несчастью, когда он, искушенный в любовных делах, стал молодым супругом, влюбленным в собственную жену, он в первую брачную ночь использовал способы и приемы бывалого распутника, тем самым не только напугав, но и оттолкнув от себя юную супругу. И ни его любовь, ни ежедневные свидетельства его преданности не смогли изгладить воспоминаний о первой ночи. Истоки ее постоянной меланхолии, сонливости и томления духа кроются в ее моральном состоянии, хотя, разумеется, не обошлось и без вредных настоек, которыми ее усиленно потчуют всевозможные лекаришки. В результате — припадок, после которого наша подруга, похоже, успокоилась. Доктор Месмер пожелал увидеть ее еще раз. Он также пожелал встретиться с Лабордом. А главное, мне показалось, что она наконец почувствовала облегчение, словно сбросила с плеч тяжелый груз. О, что за зимнее утро предстало перед ней в видении!

Гаспар принес горку смородину, застывшей, словно схваченной инеем.

— Видите, друг мой, чан приносит пользу!

Николя подумал, сколь рассудительна Эме, как она умеет отделять видимость от действительности и сколько в ней сочувствия. Внезапно фраза ее пробудила в нем некие воспоминания, и он замер, нахмурив лоб.

— Господи! Что вы сейчас сказали?

— Я считаю, что чан, как называют эту бочку в народе, приносит пользу.

Эме с удивлением смотрела, как Николя принялся лихорадочно рыться в карманах, затем вытащил черную записную книжечку и принялся усиленно ее листать. Замечание Эме напомнило ему фразу из разговора, подслушанного в веселом доме в Бресте; разговор шел между герцогом Шартрским и его лакеем Ламором. Наконец он отыскал нужную запись. Разумеется, об экспериментах там не было сказано ни слова, однако упоминались вечера у чана. Чтобы не ошибиться, он еще раз сверился с записями и с удивлением обнаружил, что герцог говорил о Горации не как об авторе или лошади, но как о действующем лице некой интриги. Доказательство бросалось в глаза: речь шла именно о незнакомце, без сомнения, замешанном в каких-то темных делишках, и именно поэтому никто не называл его по имени. Николя упрекнул себя за невнимательность. В самом деле, после пребывания на крейсере «Сент-Эспри» и сражения при Уэссане этот разговор отошел в далекое прошлое и как-то позабылся. Шрамы, усталость, дальнейшие события как в Версале, так и в Париже побуждали его двигаться вперед, не оставляя времени оглянуться и осмыслить даже недавнее прошлое.

— Эме, мне надо ехать.

— Об этом не может быть и речи.

— Я должен.

— Нет. Я говорила с Бурдо, и он заверил меня, что сегодня после полудня у вас нет никаких срочных дел. В вашем состоянии необходимо соблюдать покой и послеобеденный отдых. Вам его рекомендовал Семакгюс.

Честно говоря, ничего срочного до шести, до встречи с Ретифом де ла Бретоном, не было. Ленуар мог подождать, он встретится с ним вечером. С заговорщическим видом, но не проявляя любопытства, Гаспар провел их в апартаменты, где они иногда встречались, когда превратности работы сыщика даровали им возможность короткого свидания в Париже.

Как только они остались одни, Эме склонила голову ему на плечо, обдав его ароматом жасмина. Он отнес ее на кровать, где она принялась аккуратно раздевать его и, воспользовавшись моментом, игриво шепнула ему на ухо, что сейчас от него гораздо меньше несет хорьком, нежели по возвращении из Бреста. Он не ответил, предоставив возможность действовать ей, и оказался прав. Она сделала все, чтобы подогреть их страсть, и оба остались очень довольны.

Когда Николя проснулся, часы пробили пять. Эме исчезла. Он ощущал себя бодрым и отдохнувшим. Гаспар помог ему одеться и проводил до дверей. На улице Де-Шез он окликнул фиакр, но тут же передумал и решил пешком отправиться в таверну на площади Шевалье дю Ге, где его ждал Филин.

Ему следовало как следует осмыслить все, что поведал ему Бурдо, соединить его рассказ с намеком на месмеров чан, о котором он вспомнил благодаря разговору с Эме, и, не прибегая к логике, предоставить свободу собственному воображению. Хорошо знавший его Сартин был убежден, что основная сила комиссара как сыщика заключалась в особом даре интуиции, а потому в начале расследования никогда ни во что не вмешивался.