Дмитрий Дивеевский - Окоянов

– Титьки свои в руки возьми, о нем думай и за мной повторяй. Да с сердцем, с желанием говори.

Придерживая ладонями снизу свои груди и стараясь представить Антона, Ольга стала повторять вслед за колдуньей:

– Чет-нечет, чистый уйдет, нечистый придет, с собой приведет, за куст за свист, за сушеный лист, поди, взгляни, меня притяни, за правую возьми, за левую возьми, другой не казнись, ко мне обратись, чет-нечет, ко мне идет, сто крат принесет, не сбежит не уйдет, тьфу-тьфу, не лишись, приведи, сгоношись. Хвала-похвала, была не была, я все отдала.

Ольга испытывала непривычное волнение и какой-то холод на сердце от происходящего. В тоже время, где-то внутри нее вырастало жадное пламя победного чувства. Она понимала, что происходит что-то очень серьезное. А Фелицата, закончив приворот, стояла перед ней закрыв глаза и будто остолбенев. Наконец, старуха пришла в себя и сказала:

– В корень дело пошло. Завтра жди, – и стала прибирать в бане.

На следующий день Ольга лишилась девственности на рабочем столе начальника местной ВЧК, и необычное приключение с Верунькой словно ветром выдуло у нее из головы. Ей казалось, что навсегда.

Войдя таким необычным манером в женскую жизнь, Ольга не знала, что теперь душой ее управляет невидимая злая сила, до поры до времени притаившаяся на самом ее донышке. Она казалась себе по-прежнему застенчивой и скромной, и только ощущение близкой удачи жгло горячей точкой где-то под сердцем. Стать женой одного из городских начальников, ходить в нарядах и жить богато теперь казалось возможным. Ее детские мечты, такие наивные и розовые, вдруг приблизились вплотную. Надо было только удержать эту удачу за хвост, не дать ей улететь в никуда. И властное желание достичь своего стало исподволь руководить ею.

Непривычная озлобленность стала посещать сердце секретаря уездного комитета партии Семена Самошкина. Хотя чему здесь удивляться? Все, что случалось в уезде, неизбежным образом проходило через его ум и душу, заставляя их постоянно напрягаться. Постепенно нервы стали сдавать. Семен Кондратьевич по любому поводу нервничал, частенько пускался в крик. И хотя по нынешним меркам партийный стаж у Самошкина был солидный – он приехал в Окоянов из Нижнего в декабре семнадцатого, уже будучи год большевиком, – нужной закалки со всей этой нервотрепкой не хватало. Получая мандат в губкоме на создание партийных органов в Окоянове, Самошкин узнал, что эта «епархия» относится к самым отсталым и «неохваченным» территориям губернии. Несмотря на большое железнодорожное депо и несколько мелких фабричонок, большевиков в уезде не было. Напротив, здесь уже лет десять мутили воду эсеры. Их представители действовали не только в уездной столице, но и в крупных селах. Эти фарисеи стали подзуживать крестьян против большевиков еще в то время, когда входили в правительство. Не зря в уезде полыхнули бунты задолго до эсеровского путча в столице. Вообще говоря, эсеровская партия была главным виновником подрыва здоровья Семена Кондратьевича.

В апреле восемнадцатого на Окоянов накатил эшелон эсеров-савинковцев, сплошь состоявший из матросов, отправлявшихся в южные губернии на укрепление Красной Армии. Эсеры сделали остановку в уездном центре для пополнения запасов продовольствия, а также наведения надлежащего революционного порядка.

Свежеиспеченный партийный руководитель, тогда еще в качестве главы уездного Военно-Революционного Комитета, Самошкин хотел было придать делу необходимый законный ход и явился в штабной вагон матросов с предложением составить план действий прибывших революционеров. Свою дружину из двадцати вооруженных рабочих он не взял, полагая, что имеет дело с союзной партией. Здесь же его скрутили веревкой и бросили в тамбур, чтобы не мешал работать. В этом грязном и холодном тамбуре Самошкин пролежал всеми забытый два дня, пока матросы, упившиеся до зеленых чертей, хозяйничали в городе. Он уже изнемогал от жажды и голода, лизал набивавшийся через разбитое окно ночной снежок, и мысль о неизбежной кончине овладела его сознанием. Наконец, эшелон тронулся. Из вагона доносились пьяные песни и крики. Там никто не думал о том, что за стенкой, связанный по рукам и ногам, мокрый от собственной мочи, дышит на ладан начальник окояновского уезда. Потом матросы стали ходить по вагонам и обнаружили Самошкина. На станции Веселой, что в шести верстах от города, чья-то сильная рука выкинула его на насыпь, а эшелон деловито застучал колесами дальше.

Под утро председатель ВРК прибрел по шпалам в Окоянов и обнаружил, что город не спит. Народ собрался на улицах в толпы, в окнах горел свет. В двадцати местных домах шло отпевание покойников. Матросы расстреляли урядника, всех бывших полицейских, а также тех чиновников и купцов, которые не успели от них спрятаться. Объяснением расстрелу послужил вскрытый ими «контрреволюционный заговор», который заключался в том, что они не нашли желаемого количества харчей и водки.

Бессмысленная эта бойня наполнила людей слепым ужасом. Такого Окоянов не знал со времен расправы над ватагами Емельки Пугачева. Да и то, оставшиеся в архиве списки дознаний говорили, что вешали разбойников поделом. А этих-то за что?

Самошкин надолго закрылся дома и не выходил к людям. Пережитый страх смерти и непонимание, как объяснить жителям города происшедшее, повергли его в глубокое уныние. Хорошо бы, конечно, все свалить на свирепый эсеровский нрав матросни, да в ту пору эсеры считались союзниками большевиков.

Пить Самошкин не умел, а другие способы борьбы с тоской были ему неизвестны. Вот тогда, в отчаянные бессонные ночи, появился непреходящий тяжелый ком в горле и стала дергаться щека.

Потом он кое-как стал исполнять свои обязанности, но все валилось из рук. Люди его сторонились. Работа в парторганизации не клеилась. Трудно сказать, как бы пошли дела в уезде, если бы из Нижнего не приехал Алексей Булай.

Булай, с его неукротимым веселым нравом и умением найти подход к любому человеку, сразу не понравился Семену. Уж больно резвый и самонадеянный большевик. Видать, пороху не нюхал, все с нахрапу привык получать. Да и купеческие корни Алексей Гаврилович в себе до конца выкорчевать не смог. Народ вокруг него трется непролетарский – обыватели, учителишки, бывшие чиновники. Мужики из села приезжают. Вроде, по делам, а сами, небось, продукты подбрасывают. Иначе, откуда у Булая самогон, откуда сало и картошка? Вот у Семена Кондратьевича этих лакомств нету. Хотя он поглавней должностью будет, а питается пайковой перловкой и воблой. Так что, любит Булай пожить в свое удовольствие. Про женский вопрос лучше вообще не вспоминать. Не хочет предуисполкома отметать с решительным пролетарским негодованием дамочек, что на него вешаются. Что подумают сознательные жители уезда?