Дмитрий Дивеевский - Окоянов

Заметив его удивленный взгляд, Капалыч усмехнулся и сказал:

– Не смешите меня, старого еврея, своим удивлением, Антон Константинович. Я так ни к одному вероисповеданию всерьез и не пришел, хотя все их в юности хорошенечко проштудировал. Но только хочу сказать, что ваш Христос ничего нового людям не сообщил. Он, может быть, и сошел на землю для непонимающих, чтобы дать им начальную школу. А на самом деле Бог всегда был такой и до него тысячу лет. Просто жадные до власти фарисеи настрочили свой Талмуд, от которого мучаются другие евреи. Вот и все. А если вы, большевики, считаете, что Бога нет вообще, то Бог вам судья, – и он мудро улыбнулся.

Антон жил новой, счастливой для него жизнью. Казалось, они с Ксюшей каким-то волшебным образом перескочили длительный период пустоты и вернулись к изначальному состоянию любви. Ксюша занялась устройством нового жилья и была счастлива раствориться в этой деятельной атмосфере приятных забот. Ее совсем не смущало голодное и трудное время. Ощущение полета заслоняло все остальные трудности. Помимо этого, Лиза пошла в школу, и это стало отнимать большую часть времени.

Ксюша каждый вечер ждала Антона, а тот, несмотря на угрызения совести, частенько откладывал неотложные дела назавтра, чтобы поскорее увидеться с ней. Если выдавался свободный выходной, Антон вывозил семью на бричке в окрестности Окоянова. За время работы в ЧК он хорошо изучил округу и знал самые красивые уголки этого края. Начиналось бабье лето, и природа словно открывала свои объятья для любящих душ. Ласковое синее небо пестрило птичьими свадьбами, ивы опустили в пруды желтеющие косы, теплый воздух был недвижен и далеко разносил каждый живой звук. Они пекли картошку в золе, собирали грибы и орехи, играли в догонялки и так далеко улетали от суровой реальности этой жизни, что казалось, еще чуть-чуть, и будет достигнуто блаженство.

Отношения с Ольгой прервались. Она продолжала работать на прежнем месте. Иногда он ловил ее тоскливый, полный боли взгляд, но на этом все и кончалось. Девушка не делала никаких попыток восстановления связи.

Антон постарался загладить свою вину перед родителями, тем более что их попытка перевезти Ольгу к себе домой успехом не увенчалась. Она наотрез отказалась это сделать. Еще до переезда Ксюши в Окоянов старики собрались с духом и пошли в дом Веруньки, уговаривать Ольгу перебраться к ним.

Как рассказал отец, они встретили там совсем не тот прием, на какой рассчитывали. Поначалу все шло хорошо. Анна Николаевна сердечно обняла девушку, и та заплакала у нее на плече. Мать Антона говорила ей, что они хотят ее забрать, что жить теперь она будет с ними и, даст Бог, все уладится. Константин Владимирович стоял рядом, гладил ее по голове, поддакивал жене и даже сам тайком пустил слезу. Однако, выслушав их, Ольга отстранилась, села на кровать, опустила голову и, глядя в пол, заговорила:

– Спасибо вам огромное за заботу. Только нельзя так поступать. Ну что я вам за невестка без мужа? Трудно и помыслить о таком. Не пойду я к вам, не уговаривайте. Стыдно и нехорошо получится. Лучше к себе в деревню уеду. Если вы Антошу от разлучницы отобьете – тогда другое дело. А так не пойду.

Старики услышали такую твердую и резкую требовательность в последней ее фразе, что невольно вздрогнули. Тем не менее Анна Николаевна все-таки спросила:

– Как же ты ребеночка растить будешь в такое время одна-то?

– Сама разберусь. Не сирота. Не надо меня жалеть. И ребеночка жалеть не надо.

Когда обескураженные Седовы вышли на улицу, Константин Владимирович покрутил головой и сказал:

– Однако! Знаешь мать, девчушка совсем не так проста, как мы с тобой полагали. Заноза!

– Я, кажется, понимаю, почему Антон с ней не сошелся. Внутри у нее – зло. Он это сердцем почувствовал. Видишь, что задумала – нас ребенком шантажировать. Чтобы Антона ей привели. Только вот опыта ей не хватило злобность свою спрятать. А то ведь и приобщила бы нас к своим планам. Давай-ка мы с тобой не будем торопиться. Ходить я к ней теперь часто стану. Надо хоть продуктами помогать. Да и присмотрюсь заодно. Дальше жизнь сама покажет.

– Согласен, мать. Характер у девушки своенравный. Хотя ведь – беззащитна. Может быть, мы чего-то не так сказали. Не с того боку зашли? Завалились без предупреждения: вот, милость тебе принесли. Собирайся к нам на иждивение. А они, молодые-то, – гордяки. Их понимать следует. Видно, все-таки мы ошибку дали. Надо ее исправлять. Ты вот что сделай: с хозяйкой ее поговори. Вы ведь чуть-чуть знакомы? Как да что. Наверное, многое ясно станет.

Самым трудным делом оказалось подсунуть полученный у Фелицаты крохотный узелок с каким-то порошком в супружескую постель Седовых.

Верунька, задорная и лихая подруга, вызвалась это осуществить. Она выяснила, что по пятницам жена Антона вместе со стариком с утра идут на толкучку и отсутствуют больше часа. Дома остается одна дочка.

В ближайшую пятницу Верунька постучала в дверь и, когда Лиза открыла, спросила, выставляя перед собой небольшой крестьянский мешок:

– Творожку деревенского не покупаете? А где взрослые-то сидят? – и не дожидаясь ответа, проскользнула мимо девочки в дом.

– У нас нет никого, мне не велели посторонних пускать, – почти плача говорила Лиза, следуя за незваной гостьей. А та, будто не слыша, шла по комнатам, оглядывая их и прикидывая, в которой может быть спальня молодых.

– Ух, сколько места у вас. Тут большая комната, а тут поменьше, спальня наверное. А вот тебе гостинчик, развяжи мешок, в нем орешки есть, возьми себе орешков, – трещала она, садясь на супружескую кровать Седовых, – а я посижу минутку, ножки у меня притомились, да уж и пойду.

Пока Лиза развязывала мешок и доставала пригоршню лесных орехов, Верунька засунула поглубже между двух тюфяков Фелицатин узелок и быстро ретировалась, оставив девочку в испуганном недоумении.

Лиза рассказала о странном визите родителям, но те, привыкшие к тому, что сейчас по домам стучится много попрошаек и всякой торгующей чем попало публики, не обратили на это особого внимания, лишь предупредив ее, чтобы в следующий раз разговаривала через цепочку и в дом посторонних не пускала.

Надо было что-то делать. Самошкин видел, что местное население упорно не желает принимать революцию к сердцу. Агитационные мероприятия парткома посещались плохо. Появившаяся комсомольская организация была совсем маленькой и замкнулась сама в себе. Зато получили популярность проповеди попа Лаврентия, который, по слухам, чем дальше, тем больше поднимал в них голос против Советской власти. Самошкин, будучи неверующим коммунистом, не мог самолично посещать проповеди, чтобы убедиться в их контрреволюционной сущности. Да и Лаврентий в его присутствии, поди, не стал бы сильно надрываться. Поэтому секретарь парткома вызвал к себе Антона Седова и потребовал, чтобы тот через свои возможности расследовал деятельность священника и доложил ему полную картину. Самошкин, конечно, знал о дружбе старика Седова с Лаврентием, но это его мало смущало. Долг есть долг. Пусть только Седов посмеет его не выполнить.