Дмитрий Дивеевский - Дровосек

Что ж, подставь карабин стволом к подбородку, закричи зверем в последний раз оттого, что она тебе за все хорошее душу растоптала, нажми курок – и полетишь в преисподнюю, потому что не смог смириться, не смог в себе доброты найти, чтобы простить ее и подняться на ангельских крыльях благости. Тогда еще знал, что не смогу, никогда не смогу.

Ты, Господи, не позволил позорной смерти в петле, голос Твой в последнее мгновение остановил меня. Ну и, конечно, мальцы. Тогда еще крошки были: папка, папка, покатай на спинке… От смерти Ты спас меня, Господи, а жечь продолжал годы и годы. За что, за что?..

Хорошо хоть со «Столбовым» задачку решил, одна отрада за столько лет. Решил задачку и сам целехонек остался. А его жалко, несчастный парень. Не повезло ему.

Как же я жил тогда? «Столбов» все нервы съедал, а тут еще тени ее любовников в постели, и она – с бесконечными скандалами.

Какую же Ты, Господи, помощь мне тогда со Светой послал, слава Тебе! Если бы не она – что было бы. А началось так курьезно.

Накануне Нового года на лесной дороге налетел на мой «Опель» встречный грузовик, какой – плохо помню. Нырнул я от него в кювет, а тот глубоким оказался, машину выбросило, закрутило в двух плоскостях, потому что скорость была сто сорок, и полетел я к ангелам. Помню удар, помню, как по салону стёкла и всякая мелочь летали, а я матерился, значит, сознания не терял. Дверь «Опеля» еще в полете открылась, я на траву вывалился. Гляжу – машина моя сплющена между двух сосен, и шины шипят, спускают последний воздух. Быстро к багажнику подполз – там запакованная под новогодний подарок аппаратура связи лежала. Едва успел ее вынуть и в кусты бросить, а тут уж и свидетели подкатывают. Пожилой немец подбежал и говорит: «У тебя, парень, есть ангел-хранитель». В этот день мы со Светланой и познакомились…»

Данила вскинул карабин и выстрелил в воздух. Хлесткий короткий звук ударил по окружавшим поляну кедрам и ушел вверх, отрезвляя Данилу и возвращая его в светлый день. Он забросил оружие за спину и пошел к стоянке, где уже грелись у костра его спутники – егеря Шашинского охотхозяйства.

Данила Булай находился в отпуске, завершив командировку в Бонне. После прохождения положенной каждому «возвращенцу» диспансеризации в поликлинике ПГУ главный терапевт позвонила начальнику его отдела. Держа перед собой заключение психиатра, зачитала несколько выдержек из результатов обследования и рекомендовала отправить Булая, по крайней мере, месяца на два, подальше от всего, что может связывать его с работой. В заключении значилось: сильное нервное истощение и стресс, вызвавший отклонение ряда показателей от нормы.

Терапевт не знала, что поднаторевший в исследованиях здоровья разведчиков психиатр не написал того, о чем догадался еще во время собеседования с пациентом. Помимо профессиональной измотанности, у Булая просматривалась трудно восполнимая душевная травма личного плана. Доктор не стал углубляться в эту тему, полагая, что может лишь разбередить человеку душу. Такие травмы лечит только время. Для него же главное заключалось в том, что этот молодой полковник вышел из заварухи с адекватной психикой и после отдыха сможет работать дальше.

Данила любил Арзамас какой-то особенной, трудно объяснимой любовью. Этот старинный город лежал неподалеку от его родного Окоянова, на пересечении железнодорожных и автомобильных путей, и был той гаванью, из которой начинались путешествия Булая по белу свету. Сплошь застроенный храмами до революции, Арзамас и во времена советской власти сумел сохранить несколько старинных церквей. Данила хорошо помнил, что когда их четвертый класс привезли в этот город для посещения музея-квартиры Аркадия Гайдара, не музей, а величественный Воскресенский собор произвел на него самое сильное впечатление. Вспоминая этот эпизод в свои взрослые годы, Булай думал о том, какая могучая музыка заключена в церковной архитектуре. Будто новый мир открылся перед его детским взором – мир торжественных линий, чистоты и благости. Тогда же к нему пришло первое знамение, определившее внутреннюю жизнь до конца дней. В тот день он увидел в соборе большую, сияющую небесно-голубым и алым светом икону Богородицы с младенцем на руках, и чувство теплого, необъяснимого притяжения охватило его. Много раз возвращаясь к этому воспоминанию, Данила был уверен, что именно такое чувство бывает у ягненка, тянущегося к своей матери. В его душу упала искра. Потом, с годами он понял, что это было неслучайно.

Хотя в дальнейшей своей жизни Булай прошел все положенные этапы становления – октябрятский отряд, пионерию, комсомол – и считал себя неверующим, увиденный образ Богородицы согревал теплом его сердце, и сильную скорбь вызывали картины разрушенных храмов, встречавшиеся в ту пору повсеместно.

В Арзамасе проживало много выходцев из Окоянова, что для соседствующих городов является естественным делом. Одним из них был одноклассник Булая Сергей Стеблов, служивший священником в Воскресенском соборе.

Сергей происходил из духовного рода. Прадеда его, настоятеля окояновского Покровского храма, отца Лаврентия, глубоким стариком сослали на Соловки, и оттуда он уже не вернулся. Дед, дьякон церкви в Сергаче, уехал в двадцатом году в Самарканд, а в двадцать третьем его жена вернулась в Окоянов вдовой, привезя малолетнего Николая – будущего отца Сергея.

Традиции духовенства в семье были очень глубоки. Несмотря на лихолетье, отец Сергея тоже хотел стать священником, но бабка, настрадавшаяся из-за старшего поколения мужчин, горой встала на его пути и не пустила в духовную семинарию. В результате Николай окончил ветеринарный техникум, всю жизнь работал районным ветеринаром, слыл человеком замкнутым, не от мира сего. Сергей в некотором роде пошел в отца. Он также был далек от общественной жизни, не скрывал, что верит в Бога, за что часто подвергался насмешкам сверстников. С этого и началась его дружба с Булаем. Физически крепкий и активный Данила взял шефство над слабеньким и хрупким Сергеем, не раз защищал его от нападок насмешников и, бывало, по случаю квасил им носы. Сергей отвечал ему преданностью одинокого мальчика, нуждающегося в старшем друге. Жизнерадостный и напористый характер Данилы привлекал его своей силой, однако, инстинктивно чувствуя, как такая сила опасна, если ее не оберегает душа, он иногда заговаривал со своим приятелем о Вере и Боге. Булай не был склонен слушать Сергея, в нем сразу же появлялось нетерпение и раздраженность, хотелось закричать на этого блаженного с его глупостями. Однако его приятель был очень чуток к настроениям и сразу же замолкал. Когда настало время расставания, и они разъехались учиться по разным городам, в памяти Данилы осталось лишь несколько обрывков их разговоров, которые не забывались, а напротив, стали превращаться в маленькие маячки, дававшие возможность оценивать непростые жизненные ситуации, в которых он оказывался. Постепенно он стал понимать, что разговоры Сергея о духовности играют какую-то роль в его сознании. Пока еще неосмысленное ощущение присутствия в мире чего-то большего, чем его собственное представление о мироздании, уже поселилось в нем к тридцати годам его жизни.