Дмитрий Дивеевский - Дровосек

– Спасибо вам, Александр Михайлович, за вашу помощь. Она была неоценима при разработке нашей тактики и стратегии по основным международным вопросам. Здесь и наше участие в совещании в Хельсинки, здесь и договор по сокращению наступательных вооружений, и много других очень важных вещей. Вы, без преувеличения можно сказать, невидимый участник большой политики.

Бабакин с любопытством смотрел на американского резидента Стенли Бекхема, неожиданно появившегося на его встрече с Гольдштюкером. Это был уже третий резидент за период его пребывания в Осло. Американцы приходили и уходили, а Хаим прилип к нему, как банный лист, и Шура подозревал, что тот не убирается на землю обетованную только из-за него. Теперь они сидели втроем на вилле у норвежского знакомого Хаима, который числился как информационная связь посла. Бабакин иногда писал отчеты о встрече с этим крупным предпринимателем. Фактуру для отчетов готовили для него американцы.

– Спасибо на добром слове, Стэнли, я так высоко свою роль в истории не ценю. Волей-неволей приходится вам помогать, потому что Кремль окончательно погрузился в маразм и не способен к нормальной работе. Вот мы и ищем политические развязки совместно.

Бабакин не стал уточнять, что поиск политических развязок заключался в основном в том, что он привозил на встречи секретные телеграммы МИДа, а Гольдштюкер их здесь же быстренько копировал. Помимо этого, Шура регулярно сдавал обновляющийся оперсостав резидентур ПГУ и ГРУ в Норвегии, от чего чекисты постоянно имели в этой стране громкие неудачи.

– Сегодня я пришел по особому случаю, Алекс, простите за неожиданное вторжение. Получил указание из Ленгли.

Бекхем неплохо владел русским языком. Он в свое время отработал четыре года в Москве.

– Что у ЦРУ может быть срочного к старому послу во второстепенной заснеженной державе?

– Для посла ваш возраст не считается пожилым. А вопрос действительно важный.

Как вы понимаете, в Кремле предстоят большие перемены. Старение Политбюро заканчивается. Скоро отправится к предкам очередной вождь, и советские боссы уже не смогут выбрать на его место еще одного кандидата в покойники. Готовится молодая смена.

– Вы думаете, они пустят вперед себя молодежь? Плохо же вы их знаете! Я бы такой уверенности высказывать не стал. Хотя в одном вы правы – Черненко не жилец.

– Конечно, стопроцентной уверенности у нас нет, хотя кое-что мы знаем. Но пусть даже будет по-вашему. Пусть генсеком станет Андрей Громыко или Дмитрий Устинов. Оба они не протянут и двух лет. Приход нового поколения неизбежен, и надо к этому готовиться.

– Как Вы себе это представляете?

– Согласитесь, что СССР полностью зашел в тупик, и мы с Вами немало ему в этом помогли. Здесь и гонка вооружений, здесь и распыление денег на горилл «третьего мира», здесь и Афганистан, и многое другое. Править по-старому в Советском Союзе невозможно. Нужны принципиально новые подходы. А где их взять? Кто будет помогать новому руководству разрабатывать новую тактику и стратегию? Старый состав ЦК? Да Вы лучше меня знаете, что это люди, попавшие туда в основном в результате отрицательной селекции, оплывшие салом и неспособные современно мыслить. Поэтому здесь Горбачеву опереться будет не на кого.

– Вы уже решили, что Мишка будет новым Генсеком?

– Мы этого не решали, Алекс. Об этом говорит логика развития ситуации. Кроме него, молодежи в вашем руководстве нет. Вот мы и видим нашу с Вами задачу в том, чтобы встать рядом с ним и помочь ему выработать новые подходы в обновлении коммунистического строя, его гуманизации и так далее.

Шура с косой усмешкой глянул на Гольдштюкера, который, развалясь, сидел в кресле и слушал беседу. Наконец тот обратился к Бекхему:

– Нет никакой необходимости, Стенли, изображать здесь детский сад. Алекс готов к тому, чтобы играть с открытыми картами. Скажи, Саша, что ты думаешь по данному поводу?

– СССР следует ликвидировать. Исторический эксперимент закончился в нашей стране неудачей, и продлевать ее агонии не имеет смысла. О каком обновлении Вы говорите! Все под корень! Другое дело, что в Союзе это пока понимают только единицы. Мы так долго дурили народу голову, что вера в советскую власть вошла в его кровь. А начинать надо, конечно, с Мишки.

– Вы ведь как-то обмолвились, что знакомы с ним.

– Знакомы. Он чемоданы за мной таскал, когда я в Кисловодск на воды приезжал. Потом стал членом ЦК, участвовал в пленумах. Шапошно общались. Мнения я о нем был невысокого. Мозги на уровне председателя колхоза. Характер прогибистый. Не личность. Так что с этой точки зрения он для нас удача.

– А Вы смогли бы восстановить отношения с ним?

– Прямой возможности я пока не вижу. Ведь просто так посол в какой-то второстепенной стране к члену Политбюро на стакан чаю зайти не может. Вот если бы какой-нибудь солидный повод был, тогда другое дело.

– Хорошо, Алекс. Торопиться не надо. Сегодня у нас только установочный разговор. Как повернется ситуация, мы не знаем. Горби пока еще не генсек, и мы имеем время не спеша подготовить сближение с ним. Например, подумайте, не написать ли в центральную прессу какую-нибудь статью, на которую он обратил бы внимание. Попозже Вы ему и письмо напишите по актуальным проблемам современности. А пока только статью. Но как раз в том ключе, который по нраву, как вы говорите, Мишке. С современными тенденциями. Как Вы на это смотрите?

– Я думаю, что можно тряхнуть стариной.

Шуре не пришлось даже писать статью, чтобы привлечь к себе внимание будущего генсека. Вскоре по каналу МИД пришла шифровка о подготовке визита в Осло члена Политбюро М. С. Горбачева, который будет там несколько часов пролетом по европейскому круизу. Сама жизнь предоставила Бабакину шанс исполнить сольный номер. Он чувствовал себя готовым к этому, потому что успел пройти у Гольдштюкера весьма основательный курс «демократического мышления». Десять лет подряд они занимались становлением Шуры как мыслителя западного склада. Их беседы носили откровенно разъяснительный и инструктивный характер со стороны Гольдштюкера, который давал Бабакину домашние задания, немилосердно требовал ответов по работам современных западных философов и политологов, а также анализа международной ситуации с точки зрения интересов Запада.

Шуре казалось, что он знает Хаима с детства. И еще он был убежден, что Хаим видит его насквозь. Гольдштюкер был действительно талантливым разведчиком. Он умел тонко понимать людей и разыгрывать их слабости в нужном для себя ключе. Десять лет назад Бабакин познакомился с ним, будучи человеком смутным и непонятным даже самому себе. Одно было ему ясно: он хотел вырваться наверх. А вот в какой стране ему хотелось жить, он не знал. Он не любил советскую власть потому, что для него она обернулась полем боя за свои жизненные позиции. Приходилось врать, притворяться, подличать. С другой стороны, воспитание заставляло верить, что может быть другая, идеальная советская власть. Справедливая для всех. Верил потому, что с детства привык не принимать буржуазный строй. Посещение Америки сильно травмировало его, выходца из крестьян-бедняков. Своим мужицким чутьем он понял тогда, что американский образ жизни дает неоспоримо лучшие возможности для бойкого человека. Он благоволил к сильным: дерзай – и ты свое получишь. Наряду со жгучей завистью, которую Бабакин привез из-за океана, в нем поселилось и неверие в преимущества социализма. Он знал, что в России никогда не будет так, как в Америке, и просто пытался создать для себя свое маленькое благополучие в этом опасном партийном мире. Поэтому появление Хаима было в чем-то логичным именно для человека его склада. В самой природе Бабакина было нечто, предполагающее его сотрудничество с иностранной спецслужбой. Сотрудничество, обещавшее процветание и богатство. Быть с ней означало для него иметь возможность однажды вырваться из убогого советского мирка и зажить всласть. Хоть несколько последних лет жизни пороскошествовать так, чтобы все его предки облегченно вздохнули на том свете и сказали: «Ну, не мы, так Шурка за нас счастья хлебанул…»