Дмитрий Дивеевский - Альфа и Омега

Убедившиь, что Чавкунов убрался из виду, Бричкин снял со стены Фанин портрет, расположил его на столе, положил на него православный крест, зажег свечку и стал взывать благостным голосом:

– Фаина Кац, явись в мирском обличье! Фаина Кац, явись в мирском обличье!

Ждать долго не пришлось. Вскоре из-под шкафа с рысью раздалось сопение, и голос домового сообщил:

– Ага, щас она к тебе на крыльях слетит! Расставляй карман шире!

Филофей уже собирался наложить на себя крестное знамение, чтобы изгнать домового, как услышал довольно певучий женский голос:

– Я бы и явилась, если бы не крест. Ну что люди полагают, когда хочут вызвать революционную птицу свободы? Еще бы кадилом помахали!

– Эх, жаль, нет у меня кадила, – снова раздалось из под шкафа, – я бы тебя им припечатал…

– Товарищ Бричкин, если Вы не изгоните этого мракобеса из помещения, то никакой встречи между нами не будет.

Филофей взял в руки крест и подошел к шкафу:

– Михаил Захарович, не мешайте мне работать, ради Бога. Отправляйтесь за дверь.

– А коли не отправлюсь?

– Тогда на себя пеняйте. Управа на Вас имеется, сами знаете.

– Ну ладно, прощевайте пока. И ты прощевай, красная зараза, в буквальном смысле.

– Посмотрите на этого хама! При царском режиме просто разбойничал среди нашего полу, а теперь перековался! Моральный жандарм!

При этих словах в воздухе немедленно нарисовалась довольно привлекательная крепкозадая молодая женщина с живыми черными глазами и чарующей улыбкой. Она быстренько пристроилась на кресло, и если бы Бричкин не знал о ее бесплотности, то решил бы, что перед ним раскинулась в зазывающей позе особа с далеко идущими планами. Какую-никакую мужскую жизнь Филофей все же прожил, и амурные дела ему были неплохо знакомы. В тяжелые годы войны он вообще отдувался за многих призванных на фронт горожан.

– Ну и по какому делу Вы меня призвали? – кокетливо щурясь, пропела Фаня. – Я надеюсь, не для того, чтобы обсуждать небесную иерархию? Я ведь далека от подобных занятий.

– А Вы, извиняюсь, по какому ранжиру там проходите? Хотелось бы знать для ясности.

– Ну, знаете, товарищ, этот бестактный вопрос к женщине… Как Вы наслышаны, я вольных нравов и мне свойственна свободная форма существования…

– Да привидение она без прописки, дрянь бродячая, – раздался голос Чавкунова.

Бричкин аж подскочил на стуле. Он привык к тому, что домовой свое слово держит и не ожидал такого коварства.

– Михаил Захарович, Вы же обещали убраться из комнаты!

– А я и убрался! Я из другой комнаты слушаю. Дверь-то закрывать надо!

Филофей закрыл дверь и вернулся к привидению гражданки Кац.

– Простите великодушно, мне очень хотелось поразузнать о Вашем загробном мире, потому что с Михаилом Захаровичем не наговоришься.

– А с ним и не надо говорить. Импотент и контрреволюционер.

– Как это у Вас совмещается…

– По другому не бывает, товарищ. Импотенция – это окончательная форма реакционности. В наших кругах революционизирующих феминисток существует мнение, что импотентов следует ссылать на вечное поселение в отдаленные районы Крайнего Севера.

– В каких, каких кругах?

– Мужчина – это не объект влюбленности, а предмет размножения. Негодные предметы размножения необходимо изолировать.

– Простите, я думал, что предмет размножения – это не весь мужчина, а только его, так сказать, часть…

– Весь мужчина без этой части не стоит и плевка, Филофей Никитич. Революция тем и прекрасна, что обнажает суть вещей. Вот Вы долгое время путались во всяких сказках об отношениях полов. Потому что наш исторический порыв был удушен сталинской тиранией в самом зародыше. А какое тогда было время, какое время! Любое желание, с любым товарищем…. Но есть все-таки справедливость на свете. Посмотрите, какое поколение идет Вам на смену. Эти девочки не только с товарищем, с любым встречным… Россия обретет настоящую свободу. Вот говорят, мы ушли, нас нет, прощай революция. Ничего подобного! Меня нет, а мысли о свободе я могу нашептывать. К любой комсомолке в постель прилягу и такого ей нашепчу… Да и Вы, Филофей Никитич, тоже не гнилыми нитками заштопаны. Не поболтаем ли об отношениях между нами двумя?

– ???

– Ну, если Вы взывали к женщине, чтобы она явилась, Вы, наверное, имели в виду свои мужские планы!

– ???

– Ах, шутник, шутник! Вы же прошли большую школу, я знаю. Уж кому как не Вам знать, что чувство в первую очередь бесплотно, значит доступно и нам, существам, утратившим живую плоть, но способным влюбляться, способным страдать. А я вижу Вашу душу, она прекрасна, я готова страдать!

Фаня приподнялась над креслом и ароматным облачком двинулась на Филофея, с явным намерением обволочь его любовным флером.

Бричкин одно мгновение остолбенело смотрел на соблазнительницу, затем лихорадочно схватил крест и непослушными губами зашептал молитву Честному Животворящему Кресту. Привидение обиженно скривило рот и стало быстро растворяться.

Филофей дернулся, спазматически выдохнул воздух из похолодевшей было груди и молвил:

– Едрена Матрена…

Тип реакции областного начальства на произведение позднего советского модерна точнее всего описан в учебнике психиатрии, в разделе «Острая форма буйного помешательства». При виде головы Горбачева начальство завопило так, что стаи ворон, населявшие местные тополя, снялись с насиженных мест и с карканьем мигрировали в городской парк. Областной начальник, одетый в торжественный костюм по случаю открытия монумента, топал ногами и пытался хватать Верхая за грудки. Художник, заикаясь, старался довести до его сознания мысль о том, что к нормальной голове генсека никто не подошел бы, а к его произведению не зарастает народная тропа.

– Я-а-а же ему х-характер раскрыл, такой, блин, п-п-противоречивый. А Вы-ы никак н-не въедете…. Да его в П-п-париж с р-р-руками оторвут…

– Нет, это я тебе руки оторву, – вопил высокий руководитель, – бездельник, тунеядец, хрен собачий!

Он оказался не чужд ненормативной лексике, и в семантическом потоке, извергавшемся из его уст, слова «козел» и «мудак» были не самыми разящим. Дело было, конечно, не в самом уроде, воплощенном в металл. Черт бы с ним, отвезти на свалку и выбросить. Дело было в гласности, потому что начальник по недомыслию привез с собой репортеров из областных средств массовой информации, а эти собаки теперь не преминут оттянуться на нем изо всей своей мочи. И в правду, те с нескрываемым глумлением и пошлыми шуточками фотографировали шедевр со всех сторон, а щелкопер из «Волжского пароходства», отличавшийся особой ядовитостью, с блокнотом в руках тщательно производил описание уродств головы генсека.