У. Уилер - Зеркало Елены Троянской

— Ах, умоляю вас простить меня, мисс Ива… У неё было приглашение, я не нашёл возможным отказать ей, — смущённо пробормотал Бёрлингтон.

— Приглашение? Интересно, кто бы мог прислать ей приглашение?

Ива чуть повела плечами, выражая крайнее недоумение, и сдержанно поприветствовала роскошный сераль мадмуазель Зулейки. В ответ роскошная дама всколыхнула перьями плюмажа и затараторила с новой силой.

Граф Бёрлингтон принялся клясться и божиться, что ему бы и в голову не пришло; что это, вероятно, кто-то из членов Хэмпстедского клуба, имея привилегированное количество приглашений, имел неосмотрительность… Но Ива уже не слушала его, направляясь к подиуму.

У неё не было оснований опасаться этой особы. Зулейка занимала в магическом промысле собственную нишу, и клиентура двух провидиц никогда не пересекалась. Более того, Ива слишком хорошо знала о прошлом Зулейки, чтобы относиться к ней всерьёз. И, конечно, она не могла не относиться к ней с изрядной долей сочувствия.

Весь антураж, которым окружала себя магесса, происходил, несомненно, из её циркового прошлого. Свою карьеру чревовещательницы, гадалки и колдуньи Зулейка начинала в одном из лондонских передвижных цирков, где её семья развлекала самую непритязательную публику.

Зулейка (тогда она носила другое имя) начинала свою артистическую карьеру как наездница и акробатка, и тогда, юная и изящная, весьма способствовала процветанию семейного дела. Но во время одного из представлений лошадь под ней понесла, испугавшись хлопка шутихи. Зулейка упала прямо под ноги взбесившемуся животному, и под истерические вопли публики лошадь опустила копыта прямо на спину наездницы. После этого несчастного случая ей уже не пришлось вернуться к старому ремеслу. Но дядя Зулейки, хозяин цирка, нашёл калеке-племяннице новое применение. Её нарядили одалиской, посадили в цветастый шатёр, обучили несложным карточным фокусам и стали вовсю рекламировать «Чудо-Зулейку, знающую прошлое, прозревающую будущее, за скромное вознаграждение производящую магические действия».

Когда же цирк прогорел и дядя попал в долговую яму, а родственники рассыпались по лондонскому дну, Зулейка, казалось, пропала из виду лондонской публики. Однако через некоторое время в «Times» появилось немногословное объявление в затейливой виньетке с арабесками: «Колдунья Зулейка. Знаю прошлое, прозреваю будущее, за скромное вознаграждение произвожу магические действия». Карьера Зулейки пошла в гору. Обманутые жёны, обчищенные лавочники, родственники в ожидании наследства и просто любители острых ощущений стали её постоянной клиентурой. Зулейка обзавелась чучелом крокодила, магическим кристаллом, поселилась в небольшой квартире на Панчер-сквер, и стала широко известна в определённых кругах. Определённых. Вот почему появление Зулейки у графа Бёрлингтона и было столь неожиданным.

Ива расположилась на оттоманке, рассматривая публику; гости заняли места на стульях, диванах и креслах, расставленных амфитеатром. Роль конферансье исполнял Алоиз. В качестве аперитива было предложено передавать мисс Иве записки с вопросами. Записки были подписаны вымышленными именами или монограммами так, чтобы сохранялась иллюзия полной тайны корреспондента, хотя общество без особого труда узнавало авторов записок по их содержанию. Полулёжа на оттоманке посреди салона, Ива принимала от Алоиза бумажки, бегло просматривала их, раскладывала перед собой на низком столике в одной ей известном порядке, а затем называла тот или иной псевдоним и давала ответ.

— На вопрос Пьеро, — объявляла Ива. — Вам не стоит играть на скачках, ни сейчас, ни впредь… Вам вообще стоит опасаться лошадей, если вы дорожите своей жизнью.

— На вопрос У.М. Ваш роман не продлится долее трёх месяцев, и вы будете на грани разорения, если не решитесь разорвать эти отношения раньше.

— На вопрос Орхидеи — ваше замужество будет несчастливым, но, к счастью, недолгим. Вы унаследуете состояние, которое вполне вас утешит.

Слышны были вскрики дам, сдержанные вздохи мужчин, снисходительное фырканье из сераля мадмуазель Зулейки и тревожное шиканье хозяина вечера. Наконец, когда публика была уже приведена в необходимую ажитацию, прорицательница сообщила, обращаясь к Алоизу:

— Довольно. Пусть несут стол.

Тут же произошла необыкновенная суета: Граф стал давать распоряжения, слуги начали закрывать плотные гардины на окнах так, чтобы тусклый вечерний свет не проникал в салон, низкий столик заменили высоким круглым; к нему приставили несколько кресел. В залу внесли и поставили на столик прорицательницы единственную свечу в простом подсвечнике.

Свет погасили, и в салоне воцарилась хрупкая, тревожная темнота.

Ива сидела теперь в кресле, слегка напоминающем средневековый трон с высокой стрельчатой спинкой, а перед ней на столе лежал искусно написанный на круглом картоне алфавит. В центре круга были изображены солнце и луна, знаки стихий и планет, и, судя по состоянию, эта таблица служила прорицательнице верой и правдой. Золотой лик солнца почти стёрся со старой бумаги, отдельные буквы были едва видны, края бумаги сильно истрепались и пожелтели. На таблице лежал костяной астрагал, отполированный прикосновением рук и временем. Ива погладила тонкой рукой тёплую, шершавую бумагу и обвела присутствующих равнодушным взглядом.

— Духи сегодня благоволят. С кем бы вы желали сегодня войти в контакт, господа?

Тут же из разных углов салона раздались выкрики: «Александра Македонского!», «Великого Цезаря!», «Лорда Байрона!», «Рамсеса!».

— О, силы небесные, кому нужен этот сухой сморчок, — явственно послышался язвительный голос Зулейки.

— Нострадамуса! Уильяма Лили! Короля Артура!

— Ну что же, пусть будет Артур, — покладисто ответила Ива, пряча усмешку в углах рта. — Мне нужны трое ассистентов, вполне уверенных в крепости своих нервов. Два джентльмена и дама. Прошу вас.

В женской части публики прокатилась волна испуганного шёпота. Первым решительно и даже нетерпеливо покинул своё место лорд Карниваль — тот самый пожилой господин, что сразу привлёк внимание Ивы. Он быстрым шагом прошёл к столику и занял указанное ему место по правую руку от медиума. Это он желал вызывать дух Рамсеса. Великосветский сноб, человек крайне высокомерный, известный своими экстравагантными манерами и из ряда вон выходящими эскападами, он и сам уже напоминал мумию. Карниваль был худ, с нездоровым желчным цветом лица и крайне неприятным выражением.

Затем из группы дам, расположившихся под пальмой возле дверей в зимний сад, делегирована была нервически хихикающая миссис Глейн, молодая вдова, всё ещё в трауре в пандан к чёрному платью Ивы. Она села напротив прорицательницы и стала нервно теребить кружевной платочек. Несколько джентльменов приподнялись из кресел, чтобы претендовать на последнее место, но Ива слегка приподняла руку и, глядя прямо перед собой, произнесла: