Фил Рикман - Кости Авалона

— Где улицы заполонены ворами и потаскухами, а в реке полно дерьма?

— Джон, здесь ему самое место — в Вестминстере или в соборе Святого Павла. Королева не найдет слов, чтобы выразить свой восторг.

— Такой уж восторг? Сила Тюдоров в его бессмертии.

— Брось. Тело может быть мертвым, но дух живет вечно. Его гробница снова станет олицетворением «золотого века», из которого мы черпаем вдохновение. Особенно для Бет. Она станет той, кто в ореоле славы возвратит Артура домой. Джон, мы должны дать ей этот шанс.

Вдали уже показалась колокольня мортлейкской церкви. Я не располагал достаточным временем.

— Приключение для взрослых мальчишек, — возразил я. — Никому из нас не хватит на это времени. А кроме того, тут скрывается нечто большее.

— Что, например?

— Сесил говорил, что королева переживает расстройство духа.

— Он объяснил, в чем это выражается?

Дадли сощурил глаза. Я разглядел в них предосторожность.

— Сказал, что она почти не обсуждает с ним такие дела.

— И ты думаешь, — ответил Дадли, — что она могла говорить об этом… со мной?

— Она говорила?

Поймав взгляд пышноволосого Мартина Литгоу, Дадли резким взмахом руки подал лодочнику знак грести еще медленнее.

— Ладно, — начал он. — Обратимся к истории. Начиная, если угодно, с покойного Артура — не короля, а дяди королевы, принца Артура, который стал бы королем Артуром II. Он родился в Винчестере, с которым Мэлори отождествлял Камелот. Его преждевременная кончина потребовала некоей компенсации, дабы, чего доброго, в его смерти не усмотрели божественный знак — будто Бог не желает возрождения Артура в теле одного из Тюдоров. И тут является Генрих…

— Так.

Жизнь могла бы сложиться совершенно иначе для всех нас, не умри Артур таким молодым. Тогда его корона и — что еще трагичнее — его невеста, Екатерина Арагонская, не достались бы его брату, Генриху VIII.

Дадли перевел взгляд на реку.

— Королева, как известно, восхищается своим отцом. И даже, можно сказать, обладает в некоторой мере его… отвагой. Но всегда помнит о его неудачах. Из которых главная, несмотря на шесть браков, приведших к реформе церкви, — не оставить после себя жизнеспособного сына-наследника. Короткая жизнь Эдуарда и более длительное, но едва ли счастливое правление их сводной сестры подавляют Бет. Она боится возврата смуты.

— Бесспорно.

— И, к тому же, она суеверна.

Да, об этом никто не знал больше, чем я. Дабы укрепить веру в то, что править страной ей назначено Богом, королева все время искала знамений и знаков свыше. Одна из моих задач состояла именно в том, чтобы показывать ей эти знамения. Потому Сесил и сказал, что, возможно, она поведает мне о своих внутренних страхах. Одновременно он делает все возможное, чтобы исключить такую возможность, выступая посредником в деле возвращения мощей Артура.

— Наконец, самое важное, — продолжал Дадли. — Мэлори и прочие связали Артура с папой и Священной Римской империей. Исходи из этого и забудь, что он мог быть поганым язычником. Что делает Генрих? Порывает с Римом и набивает свои сундуки церковным золотом. Наконец, ровняет с землей Гластонберийское аббатство, где захоронен Артур.

— Кто-то считает, что он обесчестил короля Артура?

Дадли пожал плечами.

— И тем самым навлек проклятье на свой род?

— Если он не был проклят еще раньше. Несколько лет назад королеве Марии предлагали восстановить аббатство в Гластонбери. Но, увы, как бы она этого ни желала, в казне не нашлось денег. Даже для Бога.

— Стало быть, теперь что-то… вернее, кто-то… — я начинал понимать. — Вселил в королеву мысль о том, будто она обязана искупить прежние грехи, если хочет, чтобы ее правление было успешным.

— Или избежать катастрофы. Гластонбери, Джон, — все замыкается на Гластонбери. Король Артур, Иисус Христос — все взаимосвязано. Гластонбери — средоточие, святое сердце всего.

— И кто же вселил в нее эту идею, Робби?

— Не знаю. Но это не я.

— Сесил говорит о видениях. Что он имеет в виду?

Дадли покачал головой. Между нами легла тень. То был Мартин Литгоу, коренастый, добродушный и терпеливый.

— Мортлейк, милорд.

Дадли вздохнул.

— Вели, чтобы гребли кругами, Мартин.

Вильям Сесил, определенно, обладал талантом подбирать правильных людей для выполнения одной задачи. Двое людей совершенно несхожих способностей, но преданных одной женщине — пусть и по разным причинам. Именно Дадли был тем человеком, который представил меня при дворе; он же велел мне выбрать подходящий для коронации день.

Двое людей, призванных горьким прошлым прикрывать спины друг друга.

— Так когда же мы выезжаем? — спросил он меня.

— Как только я ознакомлюсь с историей этого дела. К примеру, если королеве Марии уже предлагали отстроить заново аббатство в Гластонбери, то, возможно, упоминались и мощи Артура?

— Разве Сесилу не известно об этом?

Я покачал головой.

— Боннер наверняка знает, — предположил Дадли. — Вы остаетесь друзьями?

— В настоящий момент он поддерживает дружбу со всеми, с кем может. Просто чудо, что он до сих пор жив.

— Благодаря Бет. Дай бог ей долгих лет за то, что не спешит отправлять нашего брата на эшафот.

— Пока не спешит.

Дадли фыркнул.

— Кровавый Боннер [10] Эдмунд Боннер (1500–1569), католический епископ Лондона. Сторонник жестоких преследований протестантов и еретиков. . Очередь желающих запалить под ним костерок наверняка выстроится на целую милю. — Он ненадолго взглянул на меня, толкая языком щеку. — Если задуматься, так получается, ты единственный, кого он пощадил. Тот парень, с которым ты сидел в темнице… сожгли его . И ты еще водишь дружбу с Боннером?

— За свои грехи. И за его тоже.

— Удивляюсь дерзости старого ублюдка. Напрочь отказывается признавать королеву главою церкви. И это при том, что ему предлагают компромисс.

— Тюрьму?

— Адмирала. Теперь навсегда, если сменит мотив. Может, ты и считаешь, что с ним еще стоит встречаться, а я так не стал бы попусту тратить время.

— Да, — ответил я. — Быть может, это имеет смысл. — Я проводил взглядом чайку, кружившую всю дорогу над остатками нашего обеда. — Как Эйми?

— У нее все в порядке. — Выражение Дадли не изменилось. — Она предпочитает сельскую жизнь.

— Тебе повезло, — сказал я.

На миг Дадли едва не поморщил лоб, но вдруг скинул ноги на палубу и поднялся.

— Что у тебя? Все возишься со своей ртутью?

— Дадли, когда человеку с трудом удается содержать самого себя…

— Твое оправдание, Джон, уже устарело.

— Значит, выходим в поход, — сказал я, — с высоко поднятыми знаменами…

— В великий поход так не ходят. Попостимся несколько дней, исполним три ночных бдения до рассвета, и выступим незаметно и скромно. С собой возьмем мало людей, если вообще возьмем, и будем молиться в каждой церкви на нашем пути.