Фил Рикман - Кости Авалона

— Тогда это?..

— Его пытали, — ответил Дадли. — Перед смертью несчастного подвергли пытке.

Я вяло поднялся, пытаясь найти иное объяснение, и не нашел.

— Зачем?

— Зачем обычно пытают?

— Чтобы заставить признаться…

— Угу, — промычал Дадли, покачивая головой. — Чтобы заставить заговорить.

— О чем? Что он-то мог знать? Он же не местный. Приехал лишь потому, что…

— Приехали мы. Он приехал с нами. Он знал, кто мы такие и почему оказались здесь.

— И ради этого убивать?

Дадли взглянул на меня, как на ребенка, но глаза Мартина Литгоу, словно холодные, серые булыжники с мостовой, навсегда уставились в темноту.

— Надо, чтобы кто-то засвидетельствовал это, — предложил Дадли. — Кэрью уже здесь? Или тот… второй?

— Файк.

Изображает из себя божьего человека, борца с силами Сатаны, но загляни в душу — вот где скрывается зло.

— Мы не расскажем об этом Файку, — возразил я. — Я даже не уверен, что стоит говорить об этом Кэрью.

Дадли посмотрел на меня прищуренными глазами.

— Доверься мне, — ответил я.

— Ладно. Тогда зови Ковдрея.

— Нет… Есть кое-кто получше.

Отмахиваясь от свисающей с потолка густой паутины, я поковылял к выходу за глотком свежего воздуха.

Не стану скрывать, у меня был свой интерес. Мэтью Борроу — знаток медицины и хирург — был бы для нас наилучшим свидетелем. Он смог бы подтвердить наши предположения о том, что Мартина Литгоу пытали. Но, возможно, он также знал, где искать свою дочь.

И я побежал.

Нел. Мое тело еще содрогалось нежными и призрачными воспоминаниями о ней.

И чувством тревоги.

Небо, почти безоблачное в то утро, ясно синело над моей головой, и ноги быстро уносили меня все дальше от аббатства по грязным улицам, покрытым лужами и бурой грязью, оставленными ночной грозой. Что-то побуждало меня продолжать бег, промчаться через весь город с двумя церковными башнями на разных его концах и бежать еще дальше, в сырые поля, прямо к солнцу.

Однако вскоре кое-что показалось мне странным, и я замедлил движение.

После бури воздух был прохладнее и свежее, однако теперь, в девятом часу, на улицах не было никого, кроме меня.

Я остановился и огляделся вокруг: каменные дома, мазанки, дым растопленных поутру очагов. Я будто увидел этот город впервые — до чего беспорядочным и безобразным казался он теперь, когда аббатство лежало в руинах! Мертвая планета без солнца, отдавшая всю жизненную энергию дьявольскому холму.

Он снова обрел ее. И самый холм казался на первый взгляд безмятежным и окутанным ореолом святости… только святость эта, его магия , была стихийна и не имела ничего общего с дисциплиной аббатства. То была магия хаоса.

Совершенно внезапно передо мной предстало мрачное зрелище. На миг мне почудилось, будто я смотрю на Гластонбери глазами сэра Эдмунда Файка. И чувствую то же, что чувствует он. Ощущение потери. Пустоту, заполненную ныне гневом.

Я понял, что за мной наблюдают, и повернулся. Я начал замечать серые лица в дверных проемах и окнах, украдкой раздвинутые занавески.

Немой страх. В маленьком городе новости разлетаются со скоростью звука. Будто гонимый инстинктом, я побежал по улицам и переулкам. Наконец добрался до улицы, где стояла новая церковь Святого Бениния, и тут до меня донеслись голоса…

— Остановите их!

Пронзительный женский крик заставил меня резко остановиться. Прижавшись к ветхой глинобитной стене, я осторожно выглянул за угол. В облаках утреннего печного дыма у колокольни танцевали фигуры людей, точно куклы на лесках.

— Убирайтесь! — Громкий голос отрезал, словно удар хлыста. — Кто сунется, пойдет с нами.

Давясь от кашля, я медленно подвинулся к краю стены и увидел десятка два людей: женщины с детьми и старики выстроились по обеим сторонам улицы, как на парад.

Между ними двое мужчин держали за руки третьего, постарше их возрастом, который тщетно сопротивлялся им. За его спиной, на ступенях дома, появился еще один человек, в кожаном камзоле, и, вероятно, ударил пленника короткой дубинкой, отчего тот рухнул на мостовую, будто он марионетка и ему обрезали лески.

— Гос… Стойте!

Упавший на камни мужчина тотчас попытался откатиться в сторону. И я узнал в нем доктора Борроу. Нога занеслась над его беззащитной головой. Закричав, я бросился вперед.

— Прекратите! Немедленно прекратите, подонки, именем королевы!

Воцарилось молчание. Сапог застыл в воздухе.

— Не суйся не в свое дело. — Обломанные зубы сверкнули в седеющей бороде. — Тебя это не касается… кто бы ты ни был.

Под кожаным камзолом промелькнул полуобнаженный клинок. Все внимание теперь было обращено на меня, кто-то шевельнулся в дыму, и мне стало ясно, что их было пятеро, а я оказался в неприятнейшем положении. Никто из горожан не повел бы и пальцем, чтобы спасти меня.

— Тут мы — закон, приятель, — сказал человек в кожаном камзоле. — Даже думать не смей одурачить нас.

Я стоял один посреди улицы, но меня не беспокоило это.

— Я — доктор Джон, из королевской комиссии. Прибыл сюда вместе с сэром Питером Кэрью. Если этот человек получит увечья, вам достанется. Это я обещаю. Каждому. Понятно?

Боковым зрением я заметил, как пытается уползти Мэтью Борроу.

— Не смейте, — сказал я. — Оставьте его.

Мой голос звучал тихо, но, похоже, возымел действие. Странно, но я чувствовал себя спокойно. Я пристально глядел на человека в кожаном камзоле, сумев каким-то образом выдержать долгую паузу, прежде чем заговорил вновь.

— Теперь уходите, все. Иначе сами не заметите, как вернетесь к прежней убогой жизни бродяг и воров.

Быть может, подействовал мой тон — даже не знаю, как это звучало, — но человек в камзоле, похоже, был готов сделать шаг назад — глаза забегали из стороны в сторону, будто я наступал на него. Потом он покачал головой.

— У тебя только слова, приятель. Твое слово против моего… и его … — Он показал поднятым большим пальцем в сторону своих спутников. — И его .

— За вас не дадут и гроша, — тихо произнес я. — За любого из вас. Вы всего лишь шайка наемников. Расходная часть.

Возможно, он недопонял последнее выражение, но, несмотря на то, что я был небрит и одет кое-как, он все же уловил элемент угрозы и мою уверенность в себе, которой не ожидал даже я. Он огрызнулся, но избегал смотреть мне прямо в глаза. Наконец, фыркнув, пихнул клинок в ножны под кожаным камзолом. Я же оставался на месте и ждал. И чувствовал… будто отделился от себя самого. Дурман возвращался. Казалось, что я парю в воздухе, обозревая сверху происходящее, и жалкие дома, и грязные улицы, и заваленные мусором дворики.

— Проваливайте, — сказал я. — Пока я не запомнил ваши лица.