Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 3: Мальтийский жезл

Как тихо тут было, как солнечно и безмятежно-покойно! Ни единый стебелек не колыхался. От сглаженного веками булыжника, заросшего жесткой травой, излучалось разнеживающее тепло. Людмила Георгиевна перевернулась на спину и, раскинув руки, устремилась в сверкающую беспредельность. Не только взглядом из-под тяжелеющих век — всем существом. Она спала считанные минуты, но пробудилась бодрая, отдохнувшая, без тени захолодившего ее страха.

Стряхнув с застиранных джинсиков въедливую, как пудра, пыль, побрела осматривать замок. Немногое могли поведать ее непробужденной душе вещие камни. Встречая окатанные валуны, Люда Берсенева и не догадывалась, о том, что видит перед собой не что иное, как ядра, которые обрушили катапульты крестоносцев на последний оплот мятежников в канун решающего штурма. Не вычленяя в опутанных лебедой и чертополохом нагромождениях прихотливого рисунка когда-то возвышавшихся здесь портиков и галерей, она прыгала с кучи на кучу, вспугивая чутких ящерок.

Еще плыл зной над квадратными башнями и стенами, замкнутыми в каре, сухо стрекотали цикады. Из главной солнечной двери, глядящей на заснеженную макушку святого Варфоломея, косой предзакатный луч, проскользнув сквозь визир глубокой бойницы, каплей стекал по грубо обтесанным плитам. Замечая лишь разрозненные фрагменты молчаливой мистерии, Людмила Георгиевна была бесконечно далека от того, чтобы прочувствовать ее навеки утраченную суть. Боясь признаться себе, что разочарована, она следила, как находит на землю вечерняя тень. Затрепетали жухлые былинки под совиным ее крылом. Гробовой прохладой потянуло от стен, сыростью подземелий дохнули засыпанные руины.

«Все-таки Гоша был почти прав, — подумалось с запоздалым раскаянием. — Скоро станет совсем темно».

Беспокоясь о том, как будет спускаться, она уже и не вспоминала о тайных знаках, которые ненароком надеялась отыскать. Метившие известковые блоки где-то под мхом, а может, и в толще земной, они померкли с последним лучом обрушенного в горный провал светила. Зябким шелестом крапивы и лопухов встрепенулся оживший ветер. Зашуршало, завыло в аркадах на басовитой тоскливой струне, ожило в невидимых глазу пустотах ворчливое барабанное эхо. И зацарапал песок по брусчатке, и затрещали кусты, осыпаясь колючими семенами.

Стараясь не смотреть на летучих мышей, стремительно чертивших холодеющий воздух, Людмила Георгиевна кинулась к пролому в стене. Больше всего на свете она боялась остаться в этом прибежище ночных призраков. Шарахнувшись от зловещего просверка сигаретной фольги, она больно подвернула ногу и вдруг заплакала, преисполнясь жалостью к себе, смутным раскаянием и обидой.

И тут же смолкла, подавившись испуганным всхлипом, когда заметила, как обозначились скуповатым лоском какие-то фигуры в кромешном мраке грота.

Только теперь Людмила по-настоящему поняла, что значит ужас. Пережитый недавно испуг, который она все же сумела преодолеть, не шел ни в какое сравнение с внезапно закрутившим ее гальваническим смерчем. Увидев на лбу ближайшего к ней великана широко распахнутый циклопий глаз, блеснувший сумрачной глубиной, она почувствовала, что у нее заживо вырывают сердце. Где-то на последней грани сознания услышала краткий обмен фразами и, ничего не поняв, догадалась: «Немцы!»

— Also, mach’s gut.

— Nur die Ruhe kann es machen! [9] Ну, все в порядке. Прежде всего, спокойствие! (нем.)

Возможно, она и закричала, но скорее всего, просто осела со стоном на раздавшуюся под ней землю.

— Was gibt’s?! [10] В чем дело?! (нем.) — прозвучало сквозь ватное забытье испуганно-удивленно. И время для нее замерло.

— Pas du tout, — услышала, стремительно возвращаясь из эфирного трансгалактического полета. — Ничего, — утешали ее по-французски. — Сейчас для вас плохое есть кончено. — И больно тащили, внутренне протестующую, назад, на грешную землю.

— Ох, до чего же я перепугалась! — Людмила Георгиевна с тяжким вздохом разлепила глаза, но тут же зажмурилась от режущего света, хлеставшего с нависающих над ней касок. Ее все еще колотил озноб, и сердце сжимало незабытое: «Немцы!» Но то непередаваемое, иррациональное, закрутившее в темные кольца, отлетело куда-то в сторону, хотя, как она смутно догадывалась, и недалеко.

— Кто вы? — Она с трудом приподнялась, опираясь на ушибленный локоть, и затенилась ладонью. Единственное, что удалось разглядеть в озаренной ореолом мгле, была белозубая улыбка и проблеск глазных белков.

— Мы мирные альпинисты, — ответом ей был нервный смешок. — Поэтому вам не надо бояться… Но вы, вы-то как попали сюда?

— Я? — Движением плеч она выразила желание встать, и две пары сильных рук помогли ей подняться. — Я просто пришла сюда оттуда, снизу.

— Пришла? Без всего? Без всякого снаряжения?!

— Ну да. — Людмила Георгиевна обрела способность улыбаться. — Залезла потихоньку… Ой! — Испуганно схватилась она за грудь. — Муж! Он же там с ума сойдет!

— Муж? — Альпинисты переглянулись. Теперь, когда глаза освоились со светом, она различала их рослые, ладно скроенные фигуры, рамные рюкзаки за плечами, объемистые мотки веревки.

— Мы приехали на машине. — Потеряв ориентировку, она нетерпеливо оглядывалась куда-то во тьму, где, как казалось, находился обрыв.

— Посмотри, — коротко бросил один другому, наверное, младшему. И тот бесшумно исчез в густых сумерках.

— Jawohl, [11] Так точно (нем.). — доложил он, возвратившись вскоре, — светит фарами.

— Ему нельзя подать какой-нибудь знак? — Она загорелась надеждой. — Я вас умоляю!

— Боюсь, что это будет несколько затруднительно, — рассудил тот, кого она посчитала за старшего. — Лучше мы попробуем вас спустить. Думаю, это не займет слишком много времени… Надеюсь, вы сумеете крепко держаться?

— Крепко-накрепко! — с готовностью пообещала Людмила Георгиевна. — Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарна! — Она облегченно вздохнула. — Как же я испугалась!

— Но на всякий случай, — засмеялся второй, младший, — я все же привяжу вас к себе. Хорошо?

— Ах, делайте что хотите, лишь бы скорее вниз!

— А вы откуда, мадам? Ведь вы не француженка? Нет?

— Я… Мы с мужем из Финляндии, — сказала она на всякий случай, как говорила и прежде в сомнительных обстоятельствах.

— О, Суоми! — обрадовался он. — Я был у вас зимой! Очень красиво.

— Да, очень, — незамедлительно согласилась она.

— Вы подождите немного. — Он успокоительно коснулся ее плеча. — Мы должны все как следует приготовить.

И они ушли готовиться к спуску, оставив ее в тревожном одиночестве.

Предвещая устойчивость ясной погоды, над кирпичной трубой колыхалась вертикальная струйка дыма. Значит, Аглая Степановна находилась где-то поблизости. Но, как и в прошлый раз, дом казался заброшенным, невзирая на заново вставленное стекло и щедро политые грядки.