Олег Петров - Именем народа Д.В.Р.

— Да нету, нету! Эвон только один Митрич, старик. Акшинский охотник, артель поджидает. Ево дело — сторона… Слазь с насесту-то, почаевничаем. Ерой! Я тебя разбудить, а ты «наганом» тычешь, твою мать! — озлобился Филипп, шумно начал спускаться.

Следом за ним спрыгнул с лестницы и Коська.

Потянулся, расправил сильные плечи. С завистью глянул Филипп на молодого — силушки в нем да стати! И девки по нему должны сохнуть — ишь, на щеку румян, темно-русый чуб вьется-завивается!

— Чо раскипятился, друг Филя! — Довольно зажмурился на утреннем ветерке Коська. — Сам виноват — человек спит, а ты медведем по лестнице к нему подбираться!

— Седьмой час, Коська, мало ли кто нагрянет…

— Не ссы, Филя, наши в городе!

— Чаво?

— Поговорка такая! — рассмеялся Коська.

Шагнул к бочке, с размаху окунул голову в воду: — А-ух-ха!

Цупко снова беспокойно оглянулся вокруг, хотя забор никакой возможности обзору округи не давал.

— Слышь, Коська, а ты чо теперь завсегда с револьвертом таскаишьси?

Утиравший лицо подолом рубахи Ленков с интересом посмотрел на Филиппа.

— Чего ты боишься, Филя? Иль вчерась разговор про фараонов, что тут крутились да беседы с тобой беседовали, — к месту-то и был, а, Филя?

— Дурак ты! «Наган» у тя под рубахой — што на ладони. А ишшо — у меня в этом деле свой интерес…

— Это ж какой?

— Простой, дурень! Насиделся я, Коська, в казематах. Больше не хочу! А посему ужом, ежели припрет, буду виться, штоб тока не в кутузку!

— Так ты, Филя, за свою шкуру любого фараонам на мясо пустишь!

— Во, говорю ж, дурак!..

— Слышь ты, Кабан, — посуровел Ленков. — Ты шелуху-то свою поганую в решете оставляй! Ишь, растренькался! «Дурень, дурак!»… Я ведь, Филя, и без револьвера так тебе навешаю, что вся твоя туша кровавой юшкой изойдет! У меня не заржавит! Усек, а?

Окинул набычившегося Филиппа презрительным взглядом и с деланной беззаботностью сплюнул ему под ноги.

— И вот что, Филя… Я тебе не Коська. Ты так собачек своих вшиволядных подзывай. Был до семнадцатого года Коська да вышел весь.

— Можа, мне тебя «вашим благородием» кликать? — со зловещей издевочкой проговорил Цупко, наливаясь злобой.

— Надо будет — енералом величать будешь! И не бычай, видали таких быковатых!..

— А наш бра-авый Кин-стан-тин — Очень ва-ажный га-ас-на-а-дин!.. — пропел, ухмыляясь, Цупко.

— Во! Константином звать можешь. Или Костей, когда без посторонних, — как ни в чем не бывало кивнул Ленков. — А на чужих зови меня Никифором. Так я и среди гутаревцев прохожу. Конспирация!

— Чаво?

— Секретное имя… Для маскировки от сыскного ведомства.

— Ага, — Филя потряс головой. — Ну, бляха-муха, хитрец на хитреце и заговорщик на заговорщике! Ни-ки-фор!..

Произнес по слогам, словно сухарем хрумкнул.

— Бог я, Кось… Костя-Никифор! — махнул рукой со смешком. — Вот я и говорю, што вся хитрость-то — вне подозрения быть, а не корешей закладывать! Корешки — это святое. Но вот мелку рыбешку возьмем… Энти сявки позорные на што? Под ногами путаются, шум-гам подымают… Вот имя под замес и пускать, кады приспичило. Уразумел? Ту та, дарагой господин Константин-Никифор, своя линия должна быть! Об ерунде сыскарям сообчил, как верный человечик, а сам под шумок дельце покрупнее провернул…

— Ага… Мелюзгу фараонам отдал, и ты у них — в полном доверии!

— Соображать! Сам посуди, Коська… Тьфу ты! Ладноть, не ерепенься. Буду стараться анторитет твой не ронять, Костя-Никифор… Ну, дак, я-то про што… Вот, значит-ца, устроила шелупень свой цыплячий скок, а што, к примеру, тот же самый угрозыск? Шум до небес! Под энту гребенку и тебя, паря, вычесать могут запросто! Набирайся, Константин, у стариков мудрости. Как гритца, захочешь жить — не так завертисси! Уразумел, «енерал»? Кабы не мои расклады, да ни энта дружба с милицией, ишшо бы неизвестно, чаво приключилося бы по вчерашнему милицейскому приезду…

— Поешь-то ты браво, — задумчиво уперся глазами Костя в Филиппа, машинально скручивая в тугой свиток подобранный под лестницей кусок бересты. — Но сдастся мне все-таки, что, ежели тебе приспичит, то и меня ты, сука, с потрохами фараонам приподнесешь…

Цупко хотел ответить Коське что-нибудь хлесткое, но краем глаза узрел появившуюся на крыльце Анну и осекся.

— Фили-ипп! Чего же ты гостя к чаю не кличешь? — жеманно и протяжно позвала Анна. — Здрастуйте вам!

Оглядев ее, по-утреннему свежую, с ярким румянцем на тугих щеках, сдобную несмотря на годы, Коська не удержался, хмыкнул. Одобрительно ткнул Филиппа под бок.

— Урвал, Филя!

— А чо, Костя, айда по чеплашке! — прогудел, расплываясь, Цупко.

Стол в сенцах полон. В миске с водой плавает желтое коровье масло, приземистая кринка предлагает плотную, хоть ножом режь, сметану, паром исходят гречишные оладьи, так и просятся — обмакни в золотистый прозрачный мед и — в рот!

Объемистый глечик с запотевшими боками полон густого молока, на тарелке — сваренные вкрутую яйца. Гора пшеничных калачей вкупе с зеленого стекла сахарницей, доверху насыпанной колотым синеватым рафинадом, завершает картину спешиловского изобилия.

Вокруг — большие фаянсовые чашки с толстыми блюдцами, а посередине стола — пузатый жаркий самовар. Словно корона, увенчал его китайский чайник-заварник, разрисованный золотисто-красными драконами — пускает из затейливо выгнутого носика тоненькой струйкой парок, заполняющий все застолье ароматом крепчайшей заварки.

Костя тут же почувствовал, как за щеками, у корня языка, рот наполняет слюна.

Малые и Мишка уже отчаевничали. За столом сидели Бизин и Катерина, смутившаяся при виде высокого, крепкого и ловкого молодого мужика с кудрявой шапкой густых русых волос, приятным лицом.

— Дай-ка, Нюра, нам чиво-нибудь покрепше! — тут же распорядился Цупко.

— Э, сдурел, ли чо ли! С утра пораньше! — укорила было Анна.

— Цыть, баба! Не жалей гостям!

— Гостям!.. Самому бы глотку смазать! — не удержалась Анна.

Но скрылась в доме, грохнула крышкой подпола, через минуту вынесла в сени стеклянную четверть с плескающейся под горлышко самогонкой.

Филипп до краев наполнил граненые рюмки. Отставленную бутыль Анна тут же опять в дом прибрала.

— От баба! — хмыкнул Цупко, поднял рюмку и проскороговорил:

— Нуте-с, со свиданьицем!

Мужики чокнулись, выпили. Костя с Филиппом — залпом, Алексей Андреевич — мелкими птичьими глоточками. Захрустели головками лука.

Блестящими глазами Костя уперся в Катерину.

На влажных губах у него вроде улыбка, но с какой-то похабцей смотрится. Девушка не выдержала, не допив чашку, поспешила из-за стола подняться:

— Спасибочки всем, побегу, курям надо корму задать…

Ленков проводил ее взглядом, повернувшись на лавке всем телом. Не спускавшая с него настороженных глаз Анна ясно узрела у него под натянувшейся рубахой оружие, — куда и давешнее жеманство подевалось! — в момент озлилась: