Олег Петров - Именем народа Д.В.Р.

— Коська, штоб ты знал: Андреич — голова! — уважительно промолвил Цупко. — Он в Чите, да и не тока, всех старых и нонешних денежных мешков знает. Сам тоже, было время, ел и пил на золоте! Понятно, вся энта круговерть сильно по нему ударила, но голова с мозгами у Андреича осталась — не чета нашим, Коська! Зазря надежную ватагу подыскивать не станет, факт! Брякалкой пустозвонной ты с ем не греми, Коська. В завтрашнем разговоре не покажешься — пиши, пропало сурьезное дело, Ляксей Андреич со скоморохами хоровод не водит!

— Ишь, нахвалил! Поглядим, чо он ишшо пропоет! Мало ли, какие у старичья заскоки…

— Воду, Костя, в ступе толчем! Не петушись… Андреич прав — утро вечера мудрее. Вот и дождемси утрянки!

Филипп тяжело поднялся с табуретки.

— Пошли, оглашенный, соснем малость… Чо-та день седня затянулся…

Отвел Коську в приезжую избу, указал полати. Но парень отрицательно замотал головой:

— Здеся не засну, больно открыто все. Лучше на чердак, там мне спокойно. Мишка-то где, там? — ткнул рукой на чердачное оконце «барской» избы.

Цупко кивнул.

— Тады я сюда залягу, — взялся за лестницу Коська и полез на чердак большого дома.

Когда он скрылся в проеме, Цупко внимательно оглядел двор и тоже отправился спать. У крыльца к ногам прильнула дворняжка.

— Пшла! — отпнул ее Филипп. «Сука лядащая, — подумал зло и нервно, — хоть бы гавкнула, когда Коська подкрадывался! Чужой человек по двору шастает, а она и ухом не ведет, как и увалень этот на цени. Сторожа, мать сти! На живодерню сдать, на мыло — больше проку! Хотя, опять же, — заулыбался в темноте злорадно, — милицию безудержу облаивали!»

Костя, устраиваясь на чердаке в пахучем сене, не мог отогнать от себя обиду. Вот же, старая сука, этот Андреич! Хи-итрый жук! Поддеват-то как ловко! И чует-то как, хрыч лысый, что не тот размах покедова.

Да уж! В самую сердцевину своенравности Костиной уколол, черт облезлый! И Костю такие мыслишки корежили.

С прошлого года, после расформирования партизанских отрядов, вернулся Костя к лихому делу, принялся было за конокрадство, кражи и разбой на дорогах, собрав пяток земляков-уголовников, с которыми знался еще в спиртовозах.

Шарили в основном по Ингодинской долине, но недолго. Милиция стала на хвост садиться. Хлопцы-подельнички — врассыпную. И Костя затаился на время в родной Куке.

Занялся извозом на собственной паре лошадей. Возил пассажиров по Улетовскому тракту. Фартило доставлять народ и на прииски в Оленгуй. Хотя все равно — бедно жил.

И вот, этим летом, отвез в Оленгуйский поселок двух китайцев да обратно до станции Кука посадил парочку других… Верстах в восьми — десяти от станции, допетрив, что везут китаезы золотишко, убил обоих, забросал ветками в густом лесном кустарнике, врезавшемся островком в вековую чащобу сосновой тайги.

Но недели две спустя крестьяне-сенокосчики нашли раздувшиеся трупы, по традиционным косичкам опознали в них китайских старателей. В Куку приехали их компаньоны, которые прямо указали на Костю, как не раз возившею их на прииски.

Вызвали его в сельревком, а он вытаращил глаза под дурачка, мол, разве красный партизан на такое способен. Да я, де, своих китайцев до станции довез и сам видел, как они в поезд сели!

Председателю кому верить: своему в доску мужику, с партизанским прошлым, семейному, или узкоглазым «ходям», добытчикам забайкальских сокровищ?

А рано утром Костя из деревни скрылся, добрался до Читы… И пошло-поехало!

Костя, словно воочию, увидел смирившийся с неизбежным взгляд второго китайца-старателя, когда хватил топором первого, ударом раскроив ему череп и отбросив за телегу.

Растворившись в Чите и снова собрав вокруг себя кучку былых подельничков, Костя начал заявлять о себе нагло и громко — разбоями и налетами на магазинчики и лавочки, которых в столице Дэвээрии расплодилось, что грибов после дождя. Не боялся огласки, наоборот, поощрял распространение среди уголовной шатии-братии россказней про свои «подвиги», нынешние и былые, контрабандные. А где чего и приукрашивали, придумывали базарные «летописцы», смачные подробности приписывая Костиным похождениям и восторгаясь его удали, — так это, по Костиному разумению, еще и лучше — веса прибавляет среди лихих людишек. И разве не молва о фартовом и удачливом налетчике способствовала крутому повороту — интересу, который возник в отношении Кости у Кирьки Гутарева, главаря довольно крупной читинской шайки?

Кирилл Гутарев — та еще фигура. Незаурядная личность. Мускулистый и поджарый, наглый и азартный, лощеный брюнет среднего роста с холеными пальцами, обращавшими на себя внимание нервной беспокойностью, из-за чего Гутарев постоянно чем-то занимал руки — платок комкал, мял каучуковое колечко, выстукивал по столешнице какие-то ритмы, выискивал соринки на пиджаке.

Ходил он в темной суконной паре, заправив брюки в лаковые сапожки с невысокой голяшкой, под пиджаком — просторная рубаха навыпуск с расшитым васильками воротом и перламутровыми пуговками. А под рубахой, за брючным ремнем, — «браунинг». Плоский, маленький, дамский.

На дело же Гутарев брал «маузер». Обращался умело, любого научит, какую систему ни дай. Поговаривали, что Гутарев — бывший золотопогонник, но у Семенова не служил, с запада прикатил, еще до Каппеля. Выправка чувствовалась, но из офицерского шмутья никогда ничего не надевал. Будто после белоофицерства зарок себе дал.

А Костя, наоборот, дюже военную форму любит. Гимнастерочку надеть, без морщинки под ремнем, папаху заломить, да еще при шашке и чтоб сапоги со шпорами и со скрипом! В партизанах было форсу нагонял!

Партизанской страницей своей жизни Костя гордился. Там-то он крылья развернул!

А попал в партизаны удивительно, вовсе не по идейному настрою. Из-за своей старой контрабандной привязанности.

С бачком за плечами в Маньчжурию Костя шастал недолго, потом куда как все основательно организовалось — бочками в помеченных товарных вагонах, по железной дороге, через подкупных людишек на таможне и на железке. Сеть, в общем, налажена была вполне! Старый черт Бизин к ней тоже в свое время руку приложил — одна из причин, за что в шестнадцатом погорел в Харбине. Но и вернувшись в Читу, раззор свой тоже через контрабандный спирт лечил, с другого конца цепочки зайдя. Смех! Раньше спиртовозы у него в Харбине разживались товаром, а опосля — к нему со сбытом.

Вот из-за спирта и приключился с Костей совершенно невероятный случай. Он любил его вспоминать, а еще больше нравилось, когда в застолье про то Цупко собутыльникам рассказывает в Костином присутствии.

Дело было в девятнадцатом году. В Антипихе Костя с помощничками разгружали с товарняка бочонки с контрабандным спиртом. Обычно так и делали, до Читы не везли, потому как на центральном вокзале, Чите-II, так и на Дальнем, на Чите-I, устраивались периодические проверки на предмет обнаружения контрабанды. Проще было выгрузить в пригороде, а оттуда доставить, куда надо в городе, гужевым транспортом, на подводах.