Олег Петров - Именем народа Д.В.Р.

Широкие плечи, затянутые добротной шинелью, полы которой лежали на мягких и теплых белых бурках, заломленная к затылку папаха мелкого каракуля, рука, ладонью-лопатой подцепившая орешки из мешка. Что-то очень знакомое показалось в облике военного Бориске!

Багров протиснулся поближе, вгляделся. Словно почувствовав его взгляд, по-военному одетый мужчина резко обернулся, по-рысьи суживая глаза, цепко глянул, не шевеля головой, — только глазами, справа налево и обратно, уперся зрачками в Бориску.

А тот, просиявши, полез молодому здоровяку навстречу:

— Костя! Это я, Бориска! Да Багров! Отряд батьки Аносова! Костя!

Напрягшийся молодец выдохнул воздух, легкая улыбка коснулась губ, только глаза все так же цепко шарили по Бориске и вокруг.

— Здорово, коль не шутишь! Сразу и не признать… Откеда такой замурзанный? Бродяжишь?

— Да нет, Костя, из тюрьмы я…

— Эва! — заинтересованно протянул Костя, взял Бориску за рукав. — То-то, смотрю, рыскаешь… Жрать небось хочешь, а?

— С утра, окромя морковного тюремного чайку…

— Но, паря, это не паек! — хохотнул Костя и покровительственно бросил: — Пойдем, друг партизанский.

Они пересекли базар и вошли в тесную лавку, где Костя купил белый батон и здоровенный крюк копченой колбасы.

Протянул Бориске, тот с жадностью схватил, вгрызся в хлеб, а потом отхватил крепкими желтыми зубами шмат колбасы вместе со шкуркой, давясь, стал жевать, шумно втягивая воздух раздутыми ноздрями.

Из лавки вышли.

Мигом улетели в голодное брюхо хлеб и колбаса.

Рыгнув, Бориска посмотрел на Костю с благодарностью.

Потом они пошли от базара по Коротковской в сторону первой Читы.

— А я, Костя, помню, каким ты был ловким и отчаянным! И конь у тебя шельмец был, лихо через ограду перемахивал! Огневое времечко было, правда же, Костя?

Тот вдруг остановился. Негромко, но внушительно проговорил, строго взглянув на Багрова:

— Времечко, пацан, и сейчас не менее… Ты, это, Костей меня ес зови. Для тебя я — Никифор. А на улице — товарищ Поставский Аркадий Васильевич. Запомнил? Аркадий Васильевич! Понял?

— Ты чо? — опешил Бориска.

— А то, что не кончились еще дела боевые. Надо так, — многозначительно сказал Костя-Никифор. — Али не видишь, что деется в Довольно Веселой Республике? Не всех буржуев добили…

— Тут ты, Костя, в точку! И я говорю — жируют сволочи! У одного сегодня табачку спросил, так он, гад…

— Соображаешь, — не дослушав, кивнул Костя. — Эта сволочь добром свои богатства не отдаст. Но ничево, — он тихонько засмеялся, от чего и у Бориски на душе отлегло, — повоюем… Так, пацан?

Багров расплылся в улыбке.

— А я тебя сразу признал, Кос… Никифор то есть! А фамилию ты тоже напрочь спрятал или Ленковым Никифором обзыва…

— Фамилию вовсе забудь! — резко оборвал Костя-Никифор. — Откуси язык, ботало коровье!

— Уже откусил! Могила! — перекрестился Бориска.

— Вот и браво тады… Ладно… Пойдем со мной, устрою тебя на постой. А там поглядим…

— Чаю бы выпить, согреться… Озяб я напрочь!

Ленков удивленно посмотрел на Багрова, покачал головой и оглушительно захохотал, приседая и хлопая себя по обтянутым шинельным сукном бедрам.

— Но ты, паря!.. Но даешь!.. Силен, насчет картошки дров поджарить!

Бориске на мгновение стало неловко. Но он тут же принял независимый вид и насупился.

— Ладно, не суропься! — весело бросил Ленков, продолжая похохатывать. — Пошли, кишка острожная! Ну чо ты букой зыришь?! Понимаю, понимаю, что на цугундере кишки подвело… Пошли! Дерябнем чаю с калачами в одном милом местечке.

Он ткнул Бориску кулаком в бок, и они пошли прочь от лавки. Ладный военный и одетый в лохмотья низкорослый паренек, старающийся шагать со своим спутником в ногу. Обносившийся пацан тараторил без умолку, а молодой военный молча кивал головой, зорко стреляя глазами по сторонам.

На углу Костя свернул с Коротковской на Благовещенскую, поднимающуюся вверх, к новому базару. Чуток не дойдя до базара, завернули на Сунгарийскую к крепким дверям под аляпистой вывеской «Харчевня».

Костя-Никифор хлопнул Бориску по плечу, толкнул в двери, за которыми щербатые ступени уводили вниз.

В этой харчевне, которую обитатели нового базара чаще упрощенно называли харчовкой, а темный люд — «лисьей норой», хозяйствовал грузный здоровенный мужик по прозвищу Филька-Медведь. Когда, впоследствии, Бориска увидит Филиппа Цупко, то поразится схожести двух Филек — Кабана и Медведя, Цупко и Притупова.

Сейчас Филипп Притупов косолапо, пригнувши вечно лохматую, с густой проседью голову, шествовал по просторному полутемному залу к столу в углу, где посетители готовили расчет.

Обедали у Фили-Медведя в основном крестьяне, приезжающие на базар из окрестных деревень, мелкие торговцы, реже — посетители торговых рядов. Вся публика — тихая, незлобивая, из тех, кого устраивали невысокие цены за простую еду; щи, кашу, густо заваренный чай с молоком, большие китайские пельмени, сваренные на пару, ядреную хрустящую кислую капусту и такие же крепкие и пузатые, бочковые огурцы, сочащиеся рассолом, — главную приманку для базарной пьяни.

Здесь, за штофом китайской хани, били по рукам торговцы, заключая сделки на мелкий оптовый торг, селяне обмозговывали вложение вырученных от торговли деньжат в нужные городские товары.

Харчевня не пустовала, поэтому ее избрали для своих встреч и различные сомнительные типы, промышлявшие в базарной круговерти мошенничеством, кражами, наводками на грабежи, сбытом ворованного. При удаче шпанистые субчики договаривались здесь с мерзкими толстыми бабищами насчет гулящих девочек, сторговывали адресок морфинилки или курильни опия, а чаще — шинкарки, торгующей дешевой ханкой или маньчжурским спиртом.

«Никифор» и Бориска прошли через зал, наполненный жующей и гомонящей публикой, шагнули под тяжелый полог.

Филя-Медведь поспешил следом.

В маленькой комнатке Костя развалился, не раздеваясь, на диване, кивнул Бориске на стул.

Тот сел, тут же принявшись расшнуровывать буквально примерзшие к ногам ботинки, освобождая оледеневшие ступни от холодных и грязных портянок, — терпеть уже не мог.

— Ну ты даешь! — засмеялся Костя-Никифор. — В харчовку пришли, не в баню!

— Мочи нет, отморозил, должно быть…

— Оно и понятно, — пнул Костя Борискин ботинок, поднял глаза на Филю-Медведя. — Надо парню обувку заменить, нет у тебя чего?

— Валенки тока…

— В самый раз! — отозвался кривящийся от боли Бориска — ноги в тепле начали отходить.

— Погодьте, — буркнул Филипп и скрылся за пологом. Вскоре вернулся, притащив пару серых валенок, с подшитыми дратвой толстыми войлочными подошвами. Кинул их Бориске. Тот сунул ноги в валенки, оказавшиеся впору, ежели намотать еще портянку.