Игорь Шприц - Каин и Авель

Тесная каюта, которую он делил на двоих с корабельным ревизором, мичманом Черниловским-Соколом, была удобна уже тем, что все необходимое находилось на расстоянии вытянутой руки.

Он протер тело губкой, пропитанной одеколоном с терпким травяным запахом — купил несколько флаконов во французской лавке в центре Чемульпо, — и надел приготовленное вестовым чистое белье. От рубашки пахнуло свежим морским воздухом, и от этого быстрее захотелось наружу, на верхнюю палубу, к своему дальномерному посту.

Мичман граф Нирод взглянул на часы — до сбора офицеров, назначенного командиром, оставалось четверть часа. Можно дописать письмо невесте. Он надел верхнее платье, морские полусапоги и бросил взгляд в иллюминатор. Дождя нет и не предвидится, время циклонов еще не наступило, но и солнце не проступает сквозь ровно затянувшие небо облака. «Это хорошо! Очень даже хорошо! — подумал мичман. — Не будет бликов на воде, дистанцию можно будет выдавать с предельной точностью».

Сегодня он сам сядет за дальномер. Слишком все серьезно. Неужели японцы будут стрелять? Это не по-джентльменски. Как хорошо было бы воевать с англичанами, на худой конец с французами! День воюешь, а вечерами миришься с недавними противниками в местном казино. И так все лето. А осенью у него отпуск в столицу...

Нирод с нежностью взглянул на тонкое обручальное кольцо, опоясавшее безымянный палец правой руки, — предмет товарищеского подтрунивания всей кают-компании. Соня ждет его приезда, все решено и расписано... К лету эта дурацкая война закончится, если вообще начнется! Ну кто может серьезно думать о том, что маленькие желтые япошки продержатся против российской громады, против чудо-богатырей хотя бы несколько недель? Англичане ставят на русских шесть, а то и все восемь против одного.

Они будут венчаться в Казанском соборе, а после поедут в свадебное путешествие. В Париж? Нет, уже скучно. В Лондон! Там он оденется с ног до головы и сможет заказать себе самые модные морские атрибуты.

Обязательно нужны пара биноклей с новейшей цейсовской оптикой, гуттаперчевый плащ-накидка, непромокаемые сапоги и хороший запас марсалы, напитка адмирала Нельсона. Вот все обрадуются, когда он вернется в кают-компанию не простым новобрачным, а с двумя ящиками темно-янтарного зелья морских богов!

«Допишу вечером!» Мичман надел фуражку, выверил ее положение относительно линии щегольских усов и, ловко перебирая полу сапогами по ступенькам почти отвесного трапа, поспешил на свою дальномерную станцию номер один, расположенную на топе фок-мачты.

В окуляре дальномера, расчерченном тонкими штрихами, перед его взором предстала вся бухта корейского порта Чемульпо. На серо-зеленой спокойной воде чернели туши четырех крейсеров: английского «Тэлбот», итальянского «Эльба», американского «Виксбург» и французского «Паскаль». Третьего дня они нанесли ответный визит французам. Было выпито много отличного вина и провозглашено изрядное количество тостов за почти нерушимую франко-российскую дружбу.

И вот теперь «Варяг» должен уйти из гостеприимной бухты. Япония объявила войну России. Мичман несколько раз глубоко вдохнул свежий воздух, зачехлил окуляры и поспешил в командную рубку. Все будет хорошо. Японцы сторожат выход из Чемульпо. Но они не посмеют открыть огонь в нейтральном порту.

В Мариинке давали «Жизель», а посему все балетоманы столицы загодя сели в свои годами насиженные кресла и ложи в ожидании праздника души и балетного тела.

Павел Нестерович Путиловский, надворный советник Особого отдела Департамента полиции (ласково именуемого в народе «охранкой»), тихо приотворил дверь ложи и проскользнул на свое место. Ложу он снимал пополам со своим закадычным другом, профессором университета по философской кафедре Александром Иосифовичем Франком.

Многочисленное семейство Франков занимало отнюдь не половину, но большую и лучшую часть ложи. «Ты сам виноват в этом! — в ответ на робкие намеки приятеля резонно возражал Франк. — Что мешает тебе жениться, наплодить детей и занять почти все?» Крыть было нечем и некем, поэтому Путиловский смирился.

Сам Франк в настоящий момент сидел с закрытыми глазами и профессионально дирижировал оркестром. Но музыканты (к счастью для них и увертюры) этого не видели и продолжали упорно следить за штатным дирижером чехом Направником.

— Валторна фальшивит! — прошипел Франк в ухо приятелю, не забывая при этом жевать шоколадные конфеты, которые он с боем отвоевал у своих же деток из большой семейной коробки.— Еще не выходила...

— Кто? — шепотом поинтересовался Пути-ловский и тоже украл у детей конфету: он с утра ничего не ел.

— Твоя Карсавина! — съехидничал Франк, зная пристрастие Путиловского к совсем еще свеженькой балерине.

— Слава Богу...

Из царской ложи на них недовольно покосились. Путиловский привстал и поклонился плотному человеку с большими моржовыми усами на широком невозмутимом лице. Человек ответил коротким кивком.

— Кому это ты лизнул? — полюбопытствовал Франк.

— Министру... — прошелестел Путиловский, дабы не вызвать гнев вышестоящего начальника.

— Это Плеве? Серьезный господин! — и Франк вернулся к роли дирижерской палочки.

Родился 8 апреля 1846 года. Из дворян. Окончил Московский университет со степенью кандидата юридических наук. С 1867 года - на службе в Московском окружном суде. В 1879 году назначен прокурором Санкт-Петербургской судебной палаты. С 1891 по 1884 годы - директор Департамента полиции. С 1884 года - сенатор, в 1894 году назначен государственным секретарем. С 1899 года - министр, статс-секретарь Княжества Финляндского. С 1902 - министр внутренних дел Империи.

В этот момент на сцену выпорхнула балерина со смуглым восточным лицом и замерла на долю секунды в ожидании аплодисментов. Ждать ей пришлось совсем недолго.

— Браво, Карсавина! Браво! — гаркнул Пути-ловский над ухом Франка, отчего тот подскочил на кресле.

Голос надворного советника потонул в криках сторонников юной балерины и ее недоброжелателей. Шуму было много, однако пока из ничего.

Но как только вступили духовые, недвижная фигурка неожиданно ожила, и стало ясно: вот оно, настоящее! Карсавина не делала ничего особого, но ножку тянула чуть выше, прыгала чуть дальше, а зависала в воздухе чуть дольше — и все это создавало ощущение близкого счастья, которое мгновенным образом электризовало зал, превращая его из набора достойных и солидных личностей в единый многодышащий организм.

— А-а-ах...— ахнул этот организм и разразился криками восторга в ту же секунду, как только стройная фигурка вновь застыла статуэткой. — Фора! Бис! Карсавина! Бис! Бра-а-а-во-о-о!!!