Николай Свечин - Мертвый остров

– Лети в лазарет, приведи сюда доктора Пагануцци.

– Слушаюсь!

– Гезе!

– Я! – вскочил с пола Фридрих и ухватился за стол – его мотало.

– Чего еще там? Со щелчка качаешься? Пиво у тебя теплое, неси водки.

– Слушаюсь.

Лыков разогнал всех с поручениями. Вскоре вернулся Буффаленок, поставил графин с водкой и спросил шепотом:

– Что случилось, Алексей Николаевич?

– Мы попали в засаду. Голунов у японцев в аманатах [77]. Меня отпустили, чтобы я перевел Царя со свитой в лазарет. И уехал. Как сделаю это, они будто бы освободят Калину Аггеевича. Но, конечно, японцы его убьют…

Федор слушал молча, напряженно.

– Сейчас я скомандую Пагануцци положить «иванов» в лазарет, всех троих. Сам якобы отправлюсь в Тарайку. Ребята из лазарета сбегут. Тебе поручается следить за ними.

– Отсюда?

– Нет. Не зря же я тебя поколотил. Явится доктор, я попрошу тебя осмотреть. Все видели, как тебе досталось. Жалуйся на тошноту и головокружение. Пагануцци предложит и тебя отправить в лазарет, я разрешу.

– Понял. Где мне вас искать?

– У акушерки Инцовой.

– Где-где?

– Нету у меня другого укрытия!

– Понял.

Тут послышались шаги, и Алексей спешно припал к стакану с водкой.

Дальше все пошло как задумывалось. Явился запыхавшийся Пагануцци. Лыков выдал ему письменное разрешение на госпитализацию троих каторжных разряда испытуемых: Козначеева, Мурзина и Шельменкина. Доктор с изумлением прочел бумагу, но спросить, отчего такие вольности, не решился. Лыков скорчил рожу и отвел глаза. Потом заявил:

– Я тут своего камердинера малость поучил. А он теперь жалуется, что его мотает… Поглядите, врет или нет. Ежели врет – получит добавки!

Пагануции осмотрел парня и ахнул:

– Вот это гематома! Что вы с ним сделали? Я подозреваю сотрясение мозга!

– Значит, не врет? – равнодушно поинтересовался начальник округа.

– Чтобы знать это точно, я должен понаблюдать вашего камердинера. На больничной койке!

– Ладно, забирайте. Я все равно уезжаю на несколько дней…

Доктор ушел и увел зашибленного немца с собой. А Лыков вызвал Фельдмана.

– Степан Алексеевич! Вы опять остаетесь за начальника. Я через час уезжаю. Надо проверить, как идет строительство дороги.

– Отчего такая спешка? – удивился коллежский регистратор. – Хоть до утра обождите!

– Некогда. В мое отсутствие должен прибыть новый батальонный командир барон Таубе. Он, конечно, гость наших военных, но и наш тоже. Развлеките его до моего возвращения. На леднике лежат три осетра, одного можете скормить барону.

– Слушаюсь.

– Срочные бумаги есть?

– Отношение к начальнику острова по поводу нехватки зимних бродней и ходатайство о назначении увольняемого рядового Огурцова смотрителем в Могун-Котан.

– Почему не в Дубки?

– Там, Алексей Николаич, место трудное. Пристанодержательство и картежная игра, а также краденое скупают. Огурцов не справится. Вот к осени выйдет срок у поселенца Лядова, он человек твердый. Я буду вам его рекомендовать.

– Хорошо. Давайте, я подпишу.

Лыков подмахнул бумаги, простился с Фельдманом и стал собираться. Оружие «садовники» ему вернули, только вынули патроны. Ну, этого добра у Лыкова было много… Он зарядился, рассовал по карманам двадцать револьверных зарядов и сунул в подсумок сорок винтовочных. На всех гадов хватит!

Вскоре в дорожном тарантасе под охраной казаков Алексей уехал из Корсаковска. За Третьей Падью он выпрыгнул на ходу и лесом пошел обратно. Тарантас отправился дальше. Казак Ванин должен был вернуться на нем через три дня, а пока где-нибудь спрятаться… Младшему уряднику Агафонову выпало более трудное поручение. Он во весь опор полетел по тракту в Тихменевск. Агафонов вез лейтенанту Налимову в залив Терпения записку с одной фразой: «На всех парусах идти в бухту Буссе и задержать там шхуну «Окаги-мару».

Домик Инцовой стоял в самом конце Михайловской улицы. Место было удобное: и не парадное, и не проходное. По соседству квартировал один из двух гарнизонных поручиков, тихий и непьющий. Два других дома пустовали. Лазарет с аптекой – местом службы акушерки – находился в ста саженях, возле тюрьмы.

Лыков прокрался со стороны Брусничных гор. Уже стемнело. В слободе пьяные голоса орали: «Был тогда я помоложе и пофорсистее на взгляд!» Вдалеке, на площади, тускло горел одинокий фонарь. Кто-то возвращался оттуда, куря папиросу. Алексей затаился. Мимо прошел поручик. На пороге его встретил денщик, снял с офицера шинель и долго чистил ее у крыльца. Наконец и он скрылся в доме. Выждав минуту, Лыков перебежал улицу и припал к окну акушеркиной квартиры. Занавесок Клавдия Провна не держала, и все было хорошо видно. Инцова в домашнем капоте, простоволосая, читала при свече книгу. Ее вид был еще более безыскусным, нежели днем… Лицо, и без того заурядное, выражало одну лишь усталость. Особую усталость, не от тяжелого дня, а от жизни вообще. Или сыщику это только казалось? Он минут пять подглядывал за акушеркой. Вот ведь хороший человек. Фельдман рассказывал, что каторжный народ на нее буквально молится. Начальство считает Инцову дурой, а люди – святой. Отстояв десять часов в аптеке, она берет саквояж и обходит всех беременных и рожениц в округе. В любую погоду, в любое время года. Вот и добегалась до чахотки…

Лыкову стало жаль эту женщину. И при этом он ее осуждал. В жертве Клавдии Провны ему виделось что-то показное, демонстративное. Что-то уже почти позерское. Ведь можно и людям помогать, и самой жить! Но она сжигала себя всерьез, вполне целенаправленно. И совершенно не интересовалась, что думают об этом окружающие.

Теперь Алексею предстяло втянуть Инцову в опасные мужские игры. Не хотелось ему этого! Но деваться некуда. В маленьком Корсаковске чуть более тысячи жителей, если считать с тюрьмой. И никому больше довериться нельзя. Фельдман подошел бы, но его дом наверняка под наблюдением. Других Лыков и узнать-то не успел… Оставалась только акушерка.

Надворный советник осмотрелся. Тихо, безлюдно. Вдалеке лают собаки. У края горизонта чиркает по черному небу слабый луч Крильонского маяка. Внизу шумит море. Какая-то тяжесть лежит повсюду. Мертвый остров… Тяжесть несвободы, пропитавшая вонью кандальной казармы все вокруг. Выходит человек из нее на двор, слушает прибой – и хочется удавиться. На душе свинец. Где-то далеко, за одиннадцать тысяч верст, блестит огнями Невский проспект. Писатели сочиняют книги, артисты играют водевили. Мамаши собирают гимназистов на урок. Барышни меряют шляпки в модных магазинах. В ресторанах сытно угощаются. Люди едут кто на дачу, кто за границу… А здесь темнота, ропщет море и перекликаются за палями часовые.

Алексей поежился. Скорей бы домой! Но сначала надо выручить Калину и с косоглазыми разобраться… И он постучал пальцем в стекло.