Диана Стаккарт - Гром среди ясного неба

Мастер на мгновение умолк, чтобы мы могли криками выразить свою радость, а затем вновь вскинул вверх палец, призывая к молчанию.

— А теперь мы должны к моему великому сожалению вспомнить о том, что один из нас оказался предателем и жестоко убил Константина, — продолжил он, и лицо его приняло суровое выражение. — И хотя я не могу найти оправдание содеянному злу, считаю своим долгом напомнить вам, что никому не дано знать, что таится в сердце другого, какие мысли он носит в своей голове. И поэтому я говорю вам, что хотя мы и скорбим по Константину, нам не следует забывать и о Тито, который также был нашим другом. Так давайте же не будем проклинать его как предателя и убийцу, коим он в конечном итоге стал.

Несколько человек кивнули в знак согласия, однако большая часть подмастерьев застыла в каменном молчании. Мне был понятен их гнев. Я, как и они, скорбела по Константину, как по родному брату. И вместе с тем знала, что Леонардо прав: ненависть к Тито отнимала у нас частичку нашей любви к Константину. Как известно, отмщение не пристало этому миру, а кроме того, если то странное мое видение верно, то посмертная судьба каждого из нас уже предопределена. А, следовательно, как и в случае с нашей летательной машиной, нам лучше всего отойти от обломков нашего доверия и построить его заново.

Что еще хотел сказать нам в утешение мастер, я затрудняюсь угадать. Потому что прежде чем он продолжил свою речь, дверь в мастерскую с грохотом отворилась и на пороге, словно в раме из солнечного света, выросла все та же высокая фигура в капюшоне, которая ходила за мной следом с того дня, как мой отец приехал в Милан. Не успела я даже ахнуть, как фигура в плаще сделала шаг вперед и сбросила с головы капюшон. Моему взору предстало знакомое лицо.

Я отказывалась верить собственным глазам. Издав нечто похожее на стон, я посмотрела ей в глаза, мысленно моля бога, чтобы появившаяся передо мной фигура оказалась лишь порождением моего горячечного сознания или слишком большого количества выпитого вина.

Увы, мои молитвы не были услышаны. Я стояла на месте, ни жива ни мертва. Фигура в плаще, ткнув пальцем в мою сторону, громко выкрикнула:

— Это возмутительно, синьор Леонардо! Я требую, чтобы вы немедленно вернули мне мою дочь Дельфину!

Услышав эти слова, подмастерья тотчас отшатнулись от меня, и я осталась стоять в центре человеческого кольца, растерянно переводя взгляд от одного лица к другому. Некоторые смотрели на меня с подозрением, другие — явно отказываясь верить собственным глазам. Витторио застыл, в изумлении разинув рот, в то время как Давид покачивал головой — не иначе, как выражал неодобрение.

Первым заговорил Бернардо.

— Вы хотите сказать, что Дино на самом деле девушка? — спросил он, тряхнув кудрями, и указал в мою сторону. Щеки его горели румянцем. — Но этого быть не может! Девушки не умеют держать в руках кисть!

Вместо ответа моя мать сбросила с себя плащ и шагнула внутрь круга ошарашенных подмастерьев. Темно-синяя юбка колыхнулась вокруг ее ног, словно хвост рассерженной кошки. Мать шагнула вперед и схватила меня за руку.

— Да, ваш Дино — это Дельфина, девушка, — возмущенно воскликнула она, — хотя с виду этого не скажешь. Во всем виноват ее отец. Это он разрешил ей сбежать от жениха, который составил бы ей превосходную партию.

С этими словами мать метнула гневный взгляд на отца.

— Ты думал, что сможешь обвести меня вокруг пальца, Анджело, делая вид, что не знаешь, где наша дочь, — продолжала возмущаться она, пока отец понуро смотрел в пол. — Я нашла записки, которые она тебе присылала, из коих заключила, что у тебя был особый интерес принять заказ в Милане. Потому-то я и приехала сюда за тобой следом, чтобы проверить свою догадку. Я ожидала чего угодно, но это!..

Окинув меня взглядом с головы до ног, мать продолжила свою тираду с еще большим возмущением:

— Я не могла поверить, что среди этих юношей — моя дочь. Но вы оба исчезли прежде, чем я смогла поговорить с ней. Мне не оставалось ничего другого, кроме как снять комнату и ждать там вестей о вашем возвращении от подкупленного мной стражника, — продолжила она. — Не знаю, что из всего этого скандальнее всего: ее внешний вид или тот факт, что все вы оказались слепы, чтобы увидеть правду. А это что такое? — мать указала на мои повязки. — Ты поранилась?

— Да так, мелочи, — ответила я и, выдернув руку из ее хватки, расправила плечи, собрав при этом те крохи достоинства, которые у меня еще оставались. — В меня попали из арбалета, и я ударилась головой, когда разбила летательную машину мастера. И не надо винить моих собратьев за мой обман, я сделала все возможное, чтобы они оставались в неведении.

— А как насчет синьора Леонардо? — с усмешкой спросила мать, которую в гораздо большей степени интересовал ответ на ее вопрос, нежели мой рассказ о полученных увечьях. — Человек, годами рисующий мужчин и женщин, должен был узнать девицу в любом обличье!

Я раскрыла было рот, чтобы защитить Леонардо от обвинений, но наткнулась на его предостерегающий взгляд. Вместо удивления в его глазах сверкали хитрые искорки знания. Я обескуражено замолчала, не успев вымолвить и слова, чувствуя, как кровь отлила от лица.

«Не может быть», — подумала я, ответив ему умоляющим взглядом.

Но вместо того, чтобы отрицать обвинение, мастер еле заметно кивнул. Внутри меня все сжалось, как в тот миг, когда летающая машина взмыла в пустоту.

«Святые угодники! Ему все известно… Очевидно, он сразу догадался!»

Мои глаза внезапно наполнились слезами, и мне пришлось зажмуриться, лишь бы только не дать им волю. Это я была слепа, а не он. Все эти месяцы я хвалила себя за скрытность и осторожность, но обмануть Леонардо у меня не получилось. Тогда почему же он не положил конец этому опасному маскараду, если был в курсе с самого начала? Или разоблачение было бы ему самому не на руку?

Уйдя с головой в эти размышления, я даже не услышала, как он скомандовал моим товарищам:

— Подмастерья! Возьмите сложенные здесь холсты и вынесите их наружу. Отскребите их ножами от краски, чтобы они были как новые. Потом повторите это процедуру еще раз.

На лице мастера застыло такое суровое выражение, какое за ним никогда не водилось. Не допускающим возражений тоном Леонардо добавил:

— Прежде чем вы выйдете отсюда, каждый из вас даст клятву молчать о том, чему вы здесь стали свидетелями.

— Клянусь, я никому не расскажу, мастер! — воскликнул Давид, приложив руку к сердцу и кивнув мне. Остальные подмастерья тоже дали клятву. Кто-то был рассержен, кто-то удручен, кто-то остался равнодушен, но все согласились молчать.