Елена Ярошенко - Две жены господина Н.

Особенно неистовствовал жандармский полковник, начальник Московского охранного отделения. Бегая по кабинету из угла в угол и брызгая слюной, полковник позволял себе такие оскорбления в адрес Колычева, за любое из которых прежде Дмитрий не задумываясь вызвал бы его на дуэль.

Но теперь оставалось только молчать и терпеть — любые ругательства были заслуженными, и что мог бы сказать ему начальник охранки такого, что Дмитрий не говорил себе сам?

Этот червь тупого отчаяния, грызущий его изнутри, был страшнее всего того, что происходило извне…

Оставаясь вечерами в одиночестве и заново переживая все случившееся, Колычев был близок к тому, чтобы застрелиться. Может быть, по совести говоря, благородный человек, своими руками способствовавший смертоубийству, и должен был свести счеты с собственной жизнью… Но мог ли отважиться на это христианин? Глядя в грустные, мудрые глаза спасителя, глядящие на него с иконы, Дмитрий не находил в себе сил поднести револьвер к виску и нажать на курок…

Василий с Дусей ходили по дому на цыпочках и обменивались скорбными взглядами. Они не знали, чем уж и услужить барину, но ему ничего не было нужно. Колычев ничего не ел и почти не спал…

О роли господина Антипова в этом деле Дмитрий не сказал ни слова ни на одном из допросов. По его версии, Мария Веневская, с которой Колычев был знаком с детства, сообщила ему, что ее брат Владимир по паспорту мещанина Василькова, проживает в номерах «Феодосия» за Смоленским рынком, узнав об этом от некоей случайно встреченной знакомой.

Вмешивать в такую грязную историю Павла Мефодьевича было невозможно. Впрочем, версию Дмитрия никто, собственно, и не опровергал…

Мария Веневская, которая, судя по всему, оказалась связанной с боевой организацией эсеров, по описанию очень напоминала террористку, принимавшую личное участие в нескольких громких делах, в том числе в прошлогоднем покушении на московского генерал-губернатора адмирала Дубасова. Жандармам эта женщина была известна под кличкой Долли…

Встретившись с Долли, Борис Савин повез ее в ресторан и согласно своему плану попытался подпоить шампанским, но Долли, хотя и пила много, совершенно не пьянела. Однако, когда он сделал робкую товарищескую попытку пригласить ее в номера, она не отказалась даже и на трезвую голову.

Они провели вместе несколько дней, почти не вылезая из постели.

На четвертый день, проснувшись утром рядом с Долли, Савин спросил:

— Послушай, а может быть, мы могли бы жить вместе?

— В каком смысле? — спросила Долли, пребывавшая в полудреме. Такой вопрос и вправду мог задать только не совсем проснувшийся человек.

— В прямом.

— Ты сам не раз говорил, что революционерам практичнее обходиться без брака. Брак — это кандалы на ногах боевика.

(Борис, собственно, вовсе не имел в виду предлагать ей руку и сердце. Более того, он уже был женат законным браком на дочери одного писателя, популярного в революционных кругах. Но о его жене большинству товарищей ничего не было известно. Главный закон подпольных организаций — каждый подпольщик должен знать как можно меньше о других. Да и жену свою он почти не видел — будучи прогрессивно настроенной женщиной, она понимала, что дело спасения отечества для него гораздо важнее, чем мещанское семейное благополучие. То, что Долли — противница брачного союза, большая удача!).

— Если говорить о допотопных формах так называемого законного брака, сопряженного с церковным венчанием, то, несомненно, да, это кандалы. Но мы с тобой прежде всего товарищи по борьбе, соратники… Нас связывает нечто большее, чем постель.

— Постель нас как раз совершенно не связывает. Это случайный эпизод, и ты сам это понимаешь.

Савин сглотнул обиду — значит, для нее это случайный эпизод. А он привык играть в судьбах женщин иную роль, роковую, демоническую… И, к счастью, он как мужчина кое-что представляет. У него были женщины, даже из идейных боевых товарищей, которые теряли голову от любви к Савину и готовы были валяться у него в ногах, лишь бы не бросал…

Вспомнилась Эрна, ее слезы, мольбы, ее дурацкие бесконечные вопросы: «Милый, ты совсем меня разлюбил? Совсем-совсем?»

А разве он хоть когда-нибудь говорил, что любит ее? Он всего лишь ее хотел и то недолго. И в чем он виноват, что это влечение быстро прошло? А Эрна, дурочка, застрелилась… Вот так — от любви к нему, Борису Савину, взяла револьвер и разнесла себе полчерепа. А ведь это тоже был всего лишь случайный эпизод.

— Я не хочу никакой совместной жизни, Борис, прости, — продолжала Долли. — Сегодня мы вместе, а завтра, может быть, расстанемся навсегда, жизнь разведет — и зачем нам ответственность, обязательства, чувство вины? Зачем сложности, зачем мучить друг друга?

— У тебя тогда в Варшаве было что-нибудь с Опанасом? — спросил вдруг Борис, испытав неизвестно почему укол ревности.

— Что за вопросы? Было — не было, это мое дело! Товарищам и соратникам таких вопросов не задают, если им самим вдруг не придет в голову с тобой поделиться.

Долли подняла руку и поправила упавшую на лицо прядь. Борис невольно залюбовался ее рукой и, взяв кисть ее руки в свои, поцеловал ладонь, а потом поочередно нежные теплые прекрасные пальчики…

— Долли, мы могли бы быть так счастливы вместе, — произнес он, наконец оторвавшись от этого увлекательного занятия.

— Нет. Я могу быть счастлива только тогда, когда я свободна. Не покушайся на мою свободу, Боря. Мы дивно провели эти дни, но из этого не следует, что мы теперь должны долго осложнять друг другу жизнь и работу. Кстати, о работе. Что нового в боевой организации?

— Ну что нового? Сама знаешь — одни сложности и проблемы. Дубасова так и не убили, последнее покушение снова было неудачным, хотя Азес собирался продемонстрировать нам, как нужно работать. Дурново и убрать не успели, как назначили нового министра внутренних дел. Какого-то осла из провинции по фамилии Столыпин. Саратовский губернатор бывший… Велика шишка, тоже мне! Министр из Саратова… Медведь с несколькими боевиками вышел из нашей организации, создал собственную группу и будет на Столыпина охотиться. Посмотрим, улыбнется ли ему удача. Со стороны чужую работу критиковать легко, пусть попробует сам — нахлебается еще.

— А что с Татариновым?

— Тоже уцелел, сволочь. Федор Назарьев сплоховал — мамашу Татаринова на месте двумя случайными выстрелами уложил, а Николая только ранил, и тот удрал из Варшавы… Ищи теперь, свищи! Ему охранка и документы на чужое имя сделает, и следы замести поможет.

— Борис, а можно Татариновым займусь я?

— Ты?!

— А что? Я, слава богу, не так плохо, как Федор, стреляю.