Дмитрий Леонтьев - Собор под звездами

Христианский священник приносит Богу бескровные жертвы, поэтому его руки должны быть чисты. Священнослужитель, совершивший даже непреднамеренное убийство, лишается возможности приносить Богу жертвы, снимая сан. Монах же — не священнослужитель. Он дает четыре обета: послушания (отказа от личной воли и вверения ее Богу), целомудрия (безбрачия), не стяжательства (отказа от личной собственности) и непрерывной молитвы. Он получает новое имя (как бы рождаясь заново и приобретая еще одного небесного покровителя на этом нелегком пути). При постриге в «великую схиму» (явление крайне редкое), ему вновь дается новое имя (поэтому, скорее всего, мы уже никогда не узнаем данных при рождении Пересвету и Ослябе имен. «Александр и Родион — имена данные им Сергием Радонежским при постриге в великую схиму, и носили они их чуть больше недели…) Все остальные «жизненные правила» у монахов такие же, как у обычного христианина, т. е. — Божьи Заповеди. Те, немногое, пытливые умы, все еще читающие серьезные исследования по истории России, а не только «исторические» сказки Бушкова и Акунина, еще помнят о беспримерной осаде лучшего войска Европы Троице- Сергиевой Лавры, героической осаде Соловетского монастыря и прочих, многочисленных подвигах монахов, дававших отпор врагу.

Монах — явление вообще уникальное. Как пошутил кто-то, явно хорошо разбирающийся в этом вопросе: «это казачество христианства». «Монах» — от греческого «один», «един», т. е. подразумевается, как «одинокий», так и «единый с Богом». Зародилось оно в третьем веке, и, строго говоря, «библейское» обоснование его существованию найти непросто: ни в Ветхом, ни в Новом Завете оно не упоминается. На заре возникновения монашества даже имели место интересные споры: дозволено ли человеку спасаться «индивидуально», покинув христианскую общину и мир в целом из-за понятных трудностей «идеальной жизни» в миру, или же христианин свой жизнью должен подавать пример, проповедовать Евангелие и заботиться о ближнем? Если оставить в стороне сложный ход битвы лучших умов того времени по данному вопросу, то вывод был сделан все же в пользу допустимости существования монастырей и пустынножительства. Монастырь ведь это и «лечебница для души», и дом, и даже крепость. Священник же, живет «в миру», проповедует, совершает таинства, выдерживая напор мира во всей его ярости и во всем его коварстве.

Кстати: забавно, что многие христианофобы, приводя в пример «миролюбие» буддистов, тут же, видя на экране ловко орудующего палками, ножами, серпами, и прочим, чем можно «душу в нирвану отправить», буддистских монахов, спешат записаться на курсы восточных единоборств. Я бы советовал «рекламщикам» буддийского миролюбия все же ознакомиться с историей восточных религий хотя бы «поверхностно». А то получается, что они изобретают какую-то новую религию, миру неизвестную… Но это так, к слову…

Искатели «сенсаций от истории» частенько говорят о том что личности Пересвета и Осляби выдуманы, ссылаясь на то, что не во всех летописях того времени упоминаются эти иноки. Что тут скажешь? В романах Бондарева и Васильева тоже не упоминается Зоя Космодемьянская и Александр Матросов… Тем, кто считает, что это «русские легенды», советую ознакомиться с трудами хронистов того времени Иоанна Пошильге, Линдерблата, Дитмара Любекского, Альберта Кранца, с ганзейскими и булгарскими летописями. Но больше всего забавляют ссылки на то, что Ослябя упоминается и в более поздних исторических летописях. А ведь историкам хорошо известно, что род Осляби (должен признаться, что правильно имя Ослябя будет склонять так же, как слово «дитя»: дитятя, дитяте и т. д. Я же сознательно делаю эту ошибку, что б не смущать читателя), нёс редкое и почетное послушание по охране князей и священнослужителей Руси. Согласно легендам, раненого Дмитрия Донского кто-то вынес с поля боя и укрыл, бесчувственного, в роще неподалеку. Можно смело предположить, что Ослябя с честью выполнил свой долг, и поручение Сергия Радонежского. А тело его (как и тело Пересвета), было похоронено не на поле боя, а перевезено в Москву и погребено рядом с храмом Рождества Пресвятой Богородицы в Старом Симонове. А имена телохранителей из рода Осляби (Родион, Андрей, Иаков и др.) встречаются на протяжении десятилетий после Куликовской битвы.

Согласно легенде, накануне сражения Александр Пересвет молился в часовне Димитрия Солунского, располагавшейся в 40 км от Куликова поля и в 7 км от города Скопина. Там святой и оставил свой монашеский посох, изготовленный из яблони.

(Посох из яблони, принадлежавший Пересвету. Перваночальная высота составляла более 170 сантиметров (был урезан), вес был около трех кг. Что интересно — сами музейщики в его подлинности не сомневаются… Интересно, как они трактуют поговорку: «Собака на сене»?)

И снова о наболевшем… «… В Москве во время празднования 626-й годовщины Куликовской битвы была запланирована передача посоха героя сражения святого Александра Пересвета из музея "Рязанский кремль" Святейшему патриарху Московскому и всея Руси Алексию II. Однако накануне глава Федерального агентства по культуре и кинематографии (ФАКК) Михаил Швыдкой реликвию передать отказался. Одновременно стало известно, что патриарх в намеченных торжествах участия не примет…»

… В 128 письме Василия Великого говориться: «Убийства, совершенные на войне, наши отцы не считали убийствами: по-моему, они хотели наделить прощением тех, кто воевал во имя благоразумия и любви Но возможно им (воинам) надо посоветовать воздерживаться от причастия всего на три года, так как у них не чистые руки» (Впрочем и это, по толкованию духовных писателей не закон, а рекомендация)

Знаменитый Тертуллиан был категорически против воинской службы христиан. Но надо учитывать, что в армии того времени существовало строгое (под страхом смертной казни) правило совместных молитв солдат всем (!) богам. Сам Тертуллиан, в одном из своих трактатов приводит в пример солдата-христианина, отказавшегося возложить на свою голову лавровый венок (языческий ритуал) и осужденного за это на смерть. Тертуллиан был истинным христианином, но сей «неистовый муж», как называли его собратья, еще не имел тысячелетнего опыта жесточайшего вырезания христианских общин. Он был свидетелем трудного, но все же рассвета христианства. А вот Афанасий Великий, имевший возможность видеть уничтожение христиан в течении последующих лет, писал (не менее жестко!), уже совсем иное: «К разным случаям жизни имеем разный подход, в зависимости от конкретных обстоятельств: непозволительно убивать, но убивать на поле брани законно и достойно похвалы.»