Клементс Рори - Мученик

Болтфут был уже рядом, он поставил Стенли подножку, толкнул его, а когда тот упал, заломил ему руки и воткнул свой тонкий кинжал Стенли в живот, так же как он однажды убил морское чудовище, выброшенное на отмели Темзы. Только сейчас ему было проще. С тем чудовищем он чувствовал какое-то родство; но с предателем у него ничего общего не было, и его смерть не вызвала у него никакой жалости.

Харпер Стенли захрипел, глотая ртом воздух. Болтфут глубоко вонзил лезвие в тело Стенли, кончик кинжала проткнул ему сердце, точно так, как сам Стенли хотел расправиться с ними.

— Ну что ж, капитан Стенли, — прошептал Болтфут ему в ухо, — похоже, вы ошиблись. Океанские волны не такие уж безопасные и вице-адмиралу нужна защита.

Стенли был уже мертв. Струйка крови сочилась из маленькой ранки на животе, там, где оставалось лезвие кинжала. Крови было совсем немного, это было чистое убийство.

— Что теперь, Болтфут? Разбудить сэра Френсиса?

— Диего, не думаю, что вице-адмирал захочет тревожить свою супругу. Давай отправим капитана Стенли в морскую могилу моряка. Все решат, что он сам убился. Такое случается довольно часто. В панике шагнул за борт, испугавшись испанского судна. Если, конечно, это вообще кому-то будет интересно, в чем я лично сомневаюсь.

Болтфут вытащил кинжал и вытер кровь о носовой платок.

— Давай-ка, Диего, пошевеливайся. Хватай его за ноги, а я за руки.

Стенли был тяжелый, но им хватило сил, чтобы без особого труда оттащить его на палубу. Диего отпустил ноги Стенли, и они с глухим стуком упали на деревянную палубу. Он огляделся. Дозорного поблизости не было. Диего сделал знак Болтфуту, затем снова схватил Стенли за ноги. Они быстро подняли его и перебросили за кормовой фальшборт. Наконец, они столкнули его в волны, словно камень. Плеска почти не было слышно.

— На корм рыбам, — произнес Диего.

— Боюсь, Диего, застрянет он у них в глотке. Из предателя аппетитного блюда не получится.

Из-за густого тумана Джон Шекспир продвигался очень медленно, но все же он ехал вперед, едва нащупывая то, что он считал дорогой. Только когда на короткое время туман рассеивался, он пускал лошадь рысью. Время от времени мимо него на восток в сторону Лондона проезжали повозки или всадники. Значит, дорогу он выбрал верно. Это ободряло. Но никто из опрашиваемых им не видел высокого всадника с приметами Херрика. След остывал.

Ориентируясь по мильным камням, что попадались ему на дороге, Джон подсчитал, что к полудню окажется на полпути к Плимуту. Спина болела, а бедра стерлись в кровь о седло, но на отдых он не останавливался. Ему необходимо наверстать упущенное время. Цель ускользала от него, словно привидение или несбыточная мечта.

Но Шекспир двигался вперед. С наступлением ночи он намеревался продолжать путь, но не смог. Дороги было не видно. Уж лучше он восстановит силы. Незадолго до этого Шекспир проехал мимо большой таверны и повернул к ней. Окна таверны были ярко освещены, маня усталого путника. Денег, которые одолжила ему хозяйка «Белого Пса», как раз хватало на одну ночь.

Отужинав жареной дичью и овощами, он заперся в предложенной ему хозяевами небольшой комнатке, помолился, после чего закрыл глаза и проспал до рассвета.

Открыв глаза, Шекспир увидел, что туман рассеялся. Был ясный день, в небе плыли лишь несколько белых облаков. С наступлением ночи он должен быть в Плимуте. Если на то будет Божья воля, он прибудет вовремя.

Томас Вуд смирился со смертью. В минуты затишья, между пытками, он обращался к Господу и молился о детях.

Топклифф так ничего у него и не выведал. Вуд всегда думал, что он не рожден для мученичества, но все же его не сломили ни дыба, ни кандалы. Да и что он мог рассказать? Что иезуитский священник по имени Коттон и другой, которого звали Херрик, проживали в его доме в Доугейте? Больше он ничего не мог рассказать, поскольку не знал, куда они направились. Пытки были теперь бессмысленны, и поводом к ним была лишь злоба. Когда Топклифф или его ученик, Джонс, насмехались над ним или угрожали смертью, он воспринимал это с хладнокровием на грани радости. Все, что могло прекратить эти муки, было для него благом.

Он всегда представлял себе, что дыба — это самая страшная пытка, которую придумал человек, но ее было легче вынести, чем кандалы. Ему казалось, что боль от кандалов, когда его подвешивали, сродни той боли, что испытал Христос, но потом он ругал себя за такие недостойные мысли: кто он такой, чтобы уподоблять свои мучения тому, что испытал Сын Божий?

Он умрет здесь, но это его не волновало. Он боялся за судьбу Грейс и Эндрю. Как они будут без него? В своем завещании он указал, что дети остаются под опекой Кэтрин Марвелл. Но что, если все, что ему принадлежит, будет конфисковано в пользу уплаты штрафа и попадет в руки такого, как Топклифф? Только ради этого он должен молчать. Никаких признаний, какой бы мучительной ни была боль.

Вуд почти не чувствовал зловония камеры. Он лежал на грязной соломе не в состоянии пошевелиться. Он не мог поднять рук, чтобы поесть, так что почти не ел и не пил. Ноги тоже его не слушались, и в туалет ему приходилось ходить под себя.

Однажды ему, словно во сне, явилась Маргарет. Он не знал, был ли это день или ночь, ибо ничего из внешнего мира не проникало в узкую камеру в доме смерти Топклиффа. Она была с ним, ярко светилась в тонкой дымке, легкая, как пушинка. Маргарет намочила ткань холодной водой и промокнула его лоб. Она поцеловала его в губы, и, хотя она не произнесла ни звука, ему казалось, она говорит, чтобы он потерпел и все будет хорошо. Спи, Томас, спи, и все будет хорошо. Скоро мы будем вместе.

Топклифф расхаживал взад-вперед. Он только что вернулся из частных апартаментов королевы, и она как бы невзначай спросила его об иезуитах.

— Господин Топклифф, я полагала, что увижу их в Тауэре еще до этой встречи, особенно кузена лорда Берли Саутвелла. Вы еще месяц тому назад говорили мне, и я хорошо это помню, что он почти у вас в руках.

Ниточкой к этим иезуитам, и он это знал, были Кэтрин Марвелл и дети Вуда. Если Вуду пригрозить пыткой или смертью его детей или Кэтрин Марвелл, он заговорит не хуже кумушек, что болтают у церкви по воскресеньям. Вуд хорошо знал Саутвелла; он приведет его к этому осиному гнезду папистов.

— Дик, скажи мне еще раз, ты действительно поверил, что ее там нет, что она уехала в Йорк?

Ричард Янг сидел у окна в прихожей дома Топклиффа. В комнате нечем было дышать от дыма трубки, которую курил Топклифф.

— Тогда мне казалось, что это правда. Но сейчас я не так в этом уверен. Служанка могла и соврать.

— Может, привезти ее сюда?

— По какому обвинению? У меня нет доказательств, что она хотя бы папистка. В приходе все считают ее прилежной прихожанкой нашей церкви.