Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

С Великим князем Соколов был хорошо знаком еще по Петербургу. Сейчас рядом с ним стоял невысокий, улыбающийся в пышные темные усы человек лет двадцати шести. Даже под фраком угадывалась ладная сильная фигура, а весь облик дышал отвагой. Великий князь после приветствий сказал:

— Вы, Аполлинарий Николаевич, знакомы с Эдуардом Ивановичем Чеховским?

— Ваше Высочество, о подвигах авиатора Чеховского я наслышан много, но чести быть знакомым не имею!

— Тогда позвольте представить... — Тихий голос Великого князя звучал торжественно. Михаил Александрович очень увлекался как развитием авиации, так и дружбой с авиаторами. — Завтра Эдуард Иванович совершит полет на ипподроме.

Не переставая улыбаться, Чеховской бодрым голосом произнес:

— Лечу на новинке — моторном аэроплане братьев Райт. Аппарат хотя несколько громоздок, но, кажется, надежен. Приходите, пожалуйста, Аполлинарий

Николаевич! Ваше присутствие придаст мне... отваги. Право!

Соколов хохотнул и, по обыкновению, так громко, что прогуливавшиеся в фойе оглянулись на него:

— Кому-кому, а вашему брату-авиатору мужества не занимать! Думаю, проще на матушке-земле медведя голыми руками взять, чем летать по поднебесью в хрупкой “этажерке"! А завтра обязательно приду.

На другой день ипподром был забит до отказа. Первым стартовал на планере “Валькирия” немец Хентцен. Затем на одномоторном аппарате старика Дженевецкого в воздух взмыли Сергей Уточкин и его неразлучный друг писатель Куприн. Полет и приземление прошли благополучно.

И вот заключительный номер. К новейшей модели моторного аэроплана конструкции братьев Райт подошел сияющий улыбкой Чеховской. Фотограф попросил его встать у крыла. Затем — рев мотора, отчаянное дребезжание всех частей аэроплана, разбег — и еще толком неопробованный аппарат поднялся в воздух.

Чеховской уже сделал три круга над ипподромом, приветственно помахал рукой из открытой кабины, как заглох мотор, — видимо, отказало магнето. Когда в небе вдруг наступила тишина, замерли и тысячи зрителей. Катастрофа казалась неизбежной.

Аэроплан стал терять высоту. Зрители от ужаса окаменели. Было полное ощущение, что через секунду-другую аппарат носом врежется в покрытый жесткой травой газон. Но в последний момент каким-то невероятным усилием Чеховской сумел все-таки выровнять и посадить машину. Первым к нему подбежал Уточкин, помог выбраться из кабины. Заикаясь, произнес:

— Т-ты в-второй р-раз родился!

Чеховской, припадая на ушибленную ногу, но как всегда спокойный, улыбнулся:

— Согласен, мое второе рождение сегодня же отпразднуем в “Славянском базаре”! Всех приглашаю.

Великий князь Михаил Александрович и Соколов тоже вышли на летное поле, пожали мужественную руку авиатору и приняли приглашение отпраздновать “второе рождение”.

Трибуны рукоплескали, к ногам Чеховского летели цветы. Это был его триумф. Как оказалось, последний в жизни этого — как тогда выражались — крылатого человека.

...Вечером за пышным столом в “Славянском базаре” собрались светила авиации — Уточкин, талантливейший Дженевецкий (доживший, кстати, до девяноста пяти лет и скончавшийся в 1938 году), конструктор и строитель первого русского аэроплана Яков Гаккель, восторженные почитатели — эти больше из купечества, но без их восторгов и тугих кошельков ни тогда, ни ныне не обойтись.

Сам триумфатор явился со своей невестой — блестевшей белизной плеч, изящной гибкой фигурой, крупными бриллиантами Ольгой Мамонтовой. Она была так хороша собой, что все невольно замолкли, любуясь ее свежей и победительной красотой.

С бокалом шампанского поднялся демократичный Михаил Александрович, считавший возможным бывать в компании с авиаторами и купцами, но зато и окруженный всеобщей любовью (кроме двора, где такую демократичность не понимали и не одобряли). Он обычным тихим голосом сказал:

— Вы Эдуард Иванович, счастливый человек, ибо вас любит такая совершеннейшая красавица, как Ольга Михайловна. Да простится мне, ежели я первый тост произнесу не за эту удивительную чаровницу, а за будущее русской авиации — ведь именно ради этого мы собрались тут.

Ольга Михайловна непринужденно отозвалась:

— Ваше Высочество, это будет справедливо! Ведь и я имею прямое отношение к полетам — Эдуард Иванович уже два раза поднимал меня в небо! Так что теперь я стала... как это?.. авиатрисой. Вроде знаменитой де Ларош! или нашей княгини Долгоруковой.

За столом все зааплодировали, а Куприн, успевший где-то принять рюмку-другую, добродушно пошутил:

— Надеюсь, не на сегодняшнем самолете Чеховской катал вас?

Ольга Михайловна в тон ответила:

— К счастью, братья Райт свой аппарат сделали одноместным, по сей прозаической причине мне места не нашлось.

Все дружно рассмеялись, вновь захлопали, а Великий князь негромко произнес:

— Ах, что за красавица! И к тому же умна... — И уже обратился ко всем: — Когда-то человечество со многими жертвами и с великими трудностями покоряло водный океан. Теперь настал час покорять океан иной — воздушный, сколь заманчивый, столь и коварный. И тут ждут нас жертвы, разочарования, но конечный результат — триумф и победа. Давайте выпьем за это героическое дело, ибо оно приличнее всего именно русскому человеку — куражному до крайности, но смекалистому и расчетливому! Прозит!

Потом звучали тосты за успешный полет Чеховского, за его красавицу-невесту, за новые совершенные модели аппаратов.

Сощурив хитрые монгольские глаза, бокал поднял Куприн:

— Ты, Эдуард Иванович, летаешь недавно, и твои заслуги по сравнению, скажем, с заслугами Серёги Уточкина не так велики. Но мы очень верим в тебя! В сентябре, как ты помнишь, в Петербурге пройдет первая русская Неделя авиации. Там, на Комендантском аэродроме, ты о себе и сможешь по-настоящему заявить. Еще раз пьем твое здоровье!

В это время, согласно указанию Чеховского, появился фотограф, который снимал сегодня на ипподроме полеты. Он протянул Чеховскому пачку отпечатков, наклеенных на изящные паспарту. Тот раздал их всем сидевшим за столом:

— На добрую память!

Словно сердце подсказало, что скоро останется от славного молодого человека лишь добрая память, как и о его очаровательной невесте, которой не суждено было узнать ни брачных радостей, ни счастья материнства.

...Соколов словно очнулся от воспоминаний. Сыщик сжал кулаки, произнес вслух:

— Я этого мерзавца-маньяка из-под земли достану, отомщу за вас, мои несчастные друзья!

Слова эти прозвучали как клятва.

Соколов каждое расследуемое дело воспринимал как глубоко личное. Он знал, что существует немало “типов из альбома Чезаре Ломброзо” — выродков, от рождения предрасположенных к преступлению. К счастью, не все из них нарушают закон. Но если человек встал на дорогу убийств и крови, то сам по себе он никогда не остановится. Его надо остановить.