Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

Тут же был составлен, вопреки протестам и угрозам мужчин, протокол. Всех, кроме хозяйки, отпустили. Мадам Шварц была доставлена в сыскную полицию.

Следствие шло быстрым ходом. Оно дало потрясающие результаты. Выяснилось, что клиентками мадам Шварц были исключительно дамы высшего света, материально преуспевавшие, — жены известных государственных мужей первостатейных купцов, деятелен культуры. Всего следствию стали известны имена девятнадцати проституток. Впрочем, таковыми они себя дружно не считали, полагая, что такой термин применим лишь к несчастным существам, населяющим дома терпимости. Их общей точкой зрения было: “Это мы делали ради острых ощущений!” Однако прелестницы получали дорогие подарки, а порой брали наличными или, как выразилась жена писателя, “гонорары”.

Легкомыслие этих особ дошло до того, что они согласились для альбома, служившего своеобразной “книгой заказов”, сняться в обнаженном виде и в позах совершенно непристойных. (Этот альбом пользовался на суде повышенным интересом присяжных.)

Пикантность ситуации заключалась в том, что любовники порой были знакомы с мужьями своих наложниц. Это обстоятельство “особенно щекотало нервы”. За полтора года до наших событий случилась трагедия. Крупный министерский чиновник вдруг узнал, что с недавнего времени его горячо любимая супруга вошла в штат мадам Шварц. И хотя он сам считал для себя возможным посещать ее заведение, но позора не перенес и застрелился.

Мадам стала с особой осмотрительностью сводить пары. Но в таком сложном и ответственном деле, видать, всего не предусмотришь. Старый приятель Гутберга, товарищ (заместитель) киевского губернатора, навещавший притон, нечаянно узнал, что супруга барона обслуживает клиентов. Киевлянин с бароном встретились на бегах. Узнав новость, барон рассвирепел. Не дождавшись окончания заездов, он понесся к себе в имение. Так случилось, что с Генриеттой он встретился в парке. После недолгих разбирательств барон руками задушил жену, а труп спрятал в воду возле берега.

Из домашних его никто не видел. Он быстро вернулся в Москву и до зари заливал свое горе в ресторане. Теплилась надежда, что все сойдет. Но вмешался случай.

Кошко недоумевал:

— Как тебе, Аполлинарий Николаевич, удалось столь быстро выйти на притон мадам Шварц?

Соколов смилостивился, улыбнулся:

— Помнишь Савватея из “Сандунов"? Увидав фото Генриетты, он мне сказал: «А ведь я пострадал из-за этой лапочки, она себя называла Геней. Она к нам в “семейные нумера” ходила с разными мужчинами. Да и не только она. Девицами этими заведует немка Шварц. Она с нами расчеты делает, поскольку ее клиенты не нам, а ей платят — по уговору. Ейное заведение в Нижнем Лесном, я ей два раза забытые здесь вещи отвозил». — “Ну а как же ты пострадал?” — «Так однажды у Гени, видать, какие-то нелады с клиентом вышли, так она меня — я как раз простыни собирал, когда ейный мужчина дверями хлопнул, — и позвала. Это нам запрещено, да я на ее тело позарился — ведь все перед глазами! Дошло каким-то манером до хозяина, он меня из “семейных” и вытурил».

...На суде фон Гутберга защищал знаменитый в те годы присяжный поверенный Н.П. Карабиевский. Газеты с восторгом и некоторым даже удивлением отнеслись к тому, что Карабчевский отказался от весьма высокого гонорара. “Это дело имеет столь важное общественное значение, что считаю не вправе связывать себя материальными условиями”, — заявил он. В заключительной речи, выйдя на трибуну и обведя притихший зал внимательным взглядом, Карабчевский обратился к присяжным:

— Уважаемые господа! Вы, конечно, помните князя Волковского из бессмертного творения Достоевского “Униженные и оскорбленные ”. Помните и его рассказ о некоей красавице, которая всех приводила в трепет своей, как писал великий литератор, “недосягаемой грозной добродетелью ” Голос адвоката звучал задушевно, почти по-домашнему. И по этой причине речь особенно сильно захватила присутствовавших, которые, кажется, и дышать прекратили, боясь нарушить тишину. Карабчевский не спеша отпил воды, взмахнул руками и уже повернулся к залу:

— И вот, когда Правда сбросила с ее ангелоподобного лика покрывало ханжества, то миру тотчас явилась столь омерзительная, гнусная в своем непотребстве сладострастница, что мир, казалось, должен был содрогнуться. И уж, во всяком случае, само исчадие ада — маркиз де Сад — вполне мог брать у нее уроки грязного разврата.

Нынешнее дело не простое. Это не частный случай. Это не грошовая проституция, специализируемая так называемыми "бродячими существами” женского пола и вызываемая голодом, забитостью, безвыходностью, необразованностью. Подобные несчастные создания за миску похлебки продают свое издерганное, не знающее покоя и отдыха тело. Такая проституция гнездится у нас, к примеру, в трущобах Цветного бульвара или в каменных норах Сенной площади Петербурга.

Генриетту фон Гутберг в объятия порока толкнули не голод, не желание хоть таким безнравственным путем выжить. Она пришла в притон мадам Шварц — гнусное царство вавилонских блудниц, — ради невообразимых оргий, ради распутства, своим цинизмом вызывающих тошноту.

И вновь речь снизилась едва ли не до задушевного шепота, заставившего весь зал напрячь слух:

— Нет, господа, вовсе не преступник этот боевой генерал, не раз смотревший бестрепетно смерти в глаза, готовый отдать за царя и Отечество свою честную, безупречную жизнь. Барон фон Гутберг — это десница Божья, покаравшая зло. И не судить, а жалеть надо этого человека, и так уже много и незаслуженно перенесшего. Сейчас вы, господа присяжные заседатели, удалитесь в совещательную комнату. И пусть ваше решение будет полно здравого смысла, пусть восторжествует высшая справедливость.

Дамы в зале всхлипывали, мужчины аплодировали и присяжному поверенному, и подсудимому.

Суд оправдал барона, зато содержательницу притона мадам Шварц отправил в тюрьму на два года.

Душным июльским вечером, не спешившим смениться ночною прохладой, возле приземистого домишки прозекторской Яузской городской больницы прохаживался Соколов. В прозекторской, несмотря на поздний час, светились электричеством небольшие окошки. Сыщик то и дело нетерпеливо поглядывал на ворота, явно кого-то поджидая. Но вот на тихой Таганной улице, с каждым мгновением усиливаясь, послышался цокот копыт по булыжной мостовой, затем крик возчика. Сторож распахнул противно заскрипевшие ворота. Запряженная парой сильных лошадей, к прозекторской подкатила мрачная карета. В сопровождении Жеребцова и двух охранников из кареты неловко вылез мужчина. Его руки, несоразмерно длинные по отношению к короткому туловищу, были перехвачены наручниками.