Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

— Вы старше супруги?

— Разумеется, на двадцать один год, но это лишь сплачивало семью, придавало нашим отношениям мудрое равновесие. Мы никогда не ссорились, всегда любили друг друга.

— Так что же, Осип Федорович, произошло?

— У меня есть хорошее поместье в Клементовке, это под Сергиевым Посадом: старинная, но уютная усадьба, пруд, цветники, регулярный сад. Осенние дни стоят тихие и теплые. Неделю назад я отправил супругу в Клементовку. Уехала она вместе с сыном Сергеем. Три дня назад, как обычно в таких случаях, я получил от Генриетты телеграмму: “Вышлите лошадей”. — Фон Гутберг положил перед Кошко сиреневый бланк. — У нас хороший выезд.

Кошко с искренним любопытством слушал рассказ:

— И вы тут же отправили лошадей?

— Нет, меня с утра не было дома. Днем я был на скачках, потом с приятелем — важным чиновником из Киева — ужинали в “Прогрессе” на Чистых прудах до двух ночи. Лошадей послал в восемь утра. Но кучер Ефим вернулся после обеда один... — Фон Гутберг дернул шнурок звонка. Вбежал лакей. — Прикажи Ефиму сюда явиться.

Вошел Ефим, крепкий, высокий мужик с умными глазами, одетый в новую косоворотку и хромовые сапоги, нещадно скрипевшие при малейшем движении. На приказ хозяина изложить суть дела толково объяснил:

— Дело было раннее, субботнее, дорога хорошая. Лошадей не мучил, а доехал до Клементовки в самый аккурат. Думаю, лошадки часик постоят, отойдут, а там — возвратный путь с барыней. Какой там “с барыней”! В доме переполох-с — не ночевали они, оказывается. Матрена, комнатная услужающая девка, мне говорит: —Дескать, вчерась барыня была в самом добром здравии. Изволила отужинать и по давней привычке пошла прогуляться в нашем парке. Ждали-ждали, нет ее обратно. Собрали всех домашних — дворника, садовника, повара — и пошли ее искать. Темно совсем стало, так паклю жгли. Нету как нет! Думали, где в селе припозднилась, все дома обошли — никто не видел. Так и не нашли голубушку. Спозаранку отправили к барину в Москву садовника, а сами опять по селу бегали — точно в воду канула”. Я тоже ходил, недолго поискал да скорей в город — к Осипу Федоровичу. Вот и все! Можно идти?

Фон Гутберг сидел, тяжело опустив голову на руки, и видно было, как горе его давит. Кошко подбодрил:

— Будем надеяться на лучшее! Мы сегодня же усиленным нарядом отправимся в Клементовку. Глядишь, тем временем и появится ваша милая супруга. А сейчас позвольте мне взять ее фото и поговорить с людьми.

Кошко побеседовал с прислугой, с владелицей дома и двумя консьержками, все в один голос заявили: «Красавица первостатейная! И бюст, и осанка — прямо королевская дочь. А из себя — величава и недоступна, гордо себя держала, для всех недосягаема. У нас буфетчик Василий много лет работал, холостой был, как-то был замечен выходящим из публичного дома. До барыни дошло, она его при всех срамила “бесстыдником и безобразником”, в гневе осенила его пощечиной и в два счета от места отрешила, и верная служба в зачет не пошла. Высокой чести наша Генриетта Оттовна!»

Несмотря на эту лестную характеристику, Кошко доверительно допрашивал консьержек, положительных дам солидного возраста:

— И все же, не могла Генриетта сбежать с любовником?

Те аж от возмущения задохнулись, взвизгнули, руками замахали:

— Ах, как вы можете такое говорить — “с любовником”! Даже неприлично! Это истинно святая женщина, полностью отдавшая себя супругу и ребенку.

Кошко вновь отправился в сыск. Его не оставляла надежда найти Соколова, ибо дело представлялось крайне сложным.

В Большом Гнездниковском Соколова не было, но зато начальник сыска нос к носу столкнулся с Жеребцовым. Кошко обрадовался:

— Где вы с Аполлинарием Николаевичем пропадаете?

— Я — вот он, — невозмутимо произнес Жеребцов, — а граф мне последнее время почему-то не докладывается.

Кошко стал багроветь от гнева:

— Что за разговоры! Здесь важнейшее дело, сам Адрианов им интересуется, а тут — “не докладывает”! Где, повторяю, Соколов? Чего глаза заводите, агнца изображаете? Не юлите, Николай, скажите: где граф? — И переходя на совершенно задушевный тон: — Христом заклинаю, очень нужен. Ну?

Жеребцов тяжело вздохнул. Соколов под страхом смертного боя запретил выдавать место сегодняшнего пребывания: хотел отдохнуть телом и душой. Жеребцову стало жалко начальника сыска, он проговорил:

— Аполлинарий Николаевич в Сандуновских банях. И теперь он мне оторвет голову.

— Не оторвет, — обрадовался Кошко. — Эй, Галкин, заводи свою вонючку, едем на Неглинную.

Пронзительными звуками клаксона разгоняя прохожих и заставляя шарахаться лошадей, Галкин подрулил к Сандуновским баням. Кошко и Жеребцов по витой лестнице поднялись на второй этаж. Пространщик Савватей, маленький, верткий мужичок с бельмом на глазу и узким рябым лицом, на кривых ногах заковылял навстречу. Прежде Савватей служил в “семейных нумерах”. Это были роскошно отделанные цветным мрамором, украшенные фонтанчиками, богатыми коврами, диковинными цветами в горшках места утонченного разврата. Сюда богатые посетители приводили своих наложниц, наслаждаясь любовью порой прямо в бассейне. Место для пространщиков было выгодным, за него держались. Но Савватей недавно проштрафился в чем-то и был в наказание переведен в общее отделение.

Сейчас, усиленно кланяясь, Савватей скороговоркой затараторил:

— Счастливого прибытия! Сегодня пар у нас самый отменный, обязательно вам по скусу придется. Куда расположить вас прикажете? В турецкий зал или в отдельную кабиночку?

— Не суетись, — нахмурил брови Кошко. — Где граф Соколов разместился?

— Вы их превосходительству приятелем будете? Разместились они вот в этом кабинете-с, только сейчас над графом Серега и Васька действуют. Такого богатыря, доложу вам, распарить да помыть все равно что гору с места своротить! Ей-Богу! Но мы очень стараемся и в надеждах их никогда не обманываем. Проходите в кабинетец, коли графу Соколову приятелями состоите. Мы вам очень постараемся.

— Позови-ка, братец, Соколова сюда! — важно пробасил Кошко.

Савватей испуганно замахал руками:

— Извиняйте за такое предложение! У меня одна голова на плечах. Вы уж сами кликнете его. Оне возле окошка в мыльне находятся, там графское место.

Кошко просяще посмотрел на Жеребцова:

— Сделайте еще одно одолжение, Николай, позовите графа...

Жеребцов мелко перекрестился и отважно шагнул в зал, полный влажного пара и обнаженных фигур. Атлетическое тело Соколова занимало едва ли не все пространство громадной лавки. Двое раздетых банщиков в коротких передничках усердно терли рельефные мышцы графа. Увидав приятеля, Соколов разомлевшим голосом удивленно спросил: