Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

Один из жандармов протянул Джунковскому фото:

— Обнаружили в кармане арестованного!

Это была фотография Доброво с его обширным автографом. Джунковский вслух прочитал:

— “Маргарите, восхитительному творению природы!

Пройдет весна, и этот день пройдет,

Но весело бродить и знать, что все проходит,

Меж тем как счастье жить вовеки не умрет,

Покуда над землей заря зарю выводит

И молодая жизнь родится в свой черед”.

— Где вы это взяли, господин Левицкий? — спросил Джунковский.

Левицкий налился кровью:

— Нашел в шкатулке у своей жены! Но вас это не касается. Прекратите!

В разговор вступил Кошко:

— Это вы разделались с Доброво?

— Да, я уничтожил, раздавил этого бесчестного соблазнителя! — Глаза Левицкого пылали гневом. — Но по прошу в мои семейные дела не лезть!

Кошко победно улыбнулся:

— Отконвоируйте задержанного в Таганскую тюрьму Чистосердечное признание!

Несчастного Левицкого поволокли в камеру.

Соколов стоял в стороне и молча наблюдал эту сцену. По его лицу пробежала легкая усмешка.

Джунковский тряс руку Кошко:

— Поздравляю! И сегодня же прикажу во всех газетах дать информацию о прекрасной работе сыска, а то привыкли полицию ругать...

Тем временем Соколов, подозвав дворника, о чем-то расспрашивал его. Беседу он продолжил, гуляя по странному маршруту — вдоль ограды. Затем приказал Жеребцову:

— Отвези-ка этого блюстителя уличной чистоты в сыск да запри в подвале!

Кошко возмутился:

— Что за произвол, Аполлинарий Николаевич? Дворник с таким желанием помогал следствию... И потом: убийцу мы уже арестовали!

— Нехорошо людей давить, а для пользы Империи задержать причастного к преступлению — любезное дело! — И к губернатору: — Владимир Федорович, спать нам сегодня не дали. Так поехали в трактир Егорова, утешим наши чрева!

После завтрака Соколов отправился в сыск. Дежурному приказал:

— Подними ко мне задержанного дворника и принеси бутербродов с пивом, пусть поест.

Привели дворника, который имел самый несчастный вид. Выпив пива, пришел в хорошее состояние духа.

Сыщик сказал:

— Ты правильно сделал, что признался мне. Расскажи подробней.

Дворник, словоохотливый человек, затараторил:

— Намедни пил я чай в трактире Борегара. Один там, с козлиной бородкой и на носе пенсне, водочкой меня угостил, расспрашивал про Доброво. С кем живет, да держим ли собак. Ну, я и скажи, что собак не держим, а господин Доброво — одинокий, все вечера по службе старается, с бумагами сидит. Вот и все!

— По твоей вине, раб Божий, погиб действительный статский советник. Я должен тебя отправить в Сибирь. Но если поможешь мне найти козлобородого, то ничего тебе не сделаю.

...Соколов нарядился под купца с золотой цепочкой через живот. Вместе с дворником он начал обходить трактиры, рестораны, гулянья.

Наступил пятый день поисков.

Ресторан Никитина “Прогресс” помещался в доме под номером пять на Чистопрудном бульваре. По преданию, в этом доме когда-то жил с родителями маленький Саша Пушкин, а сейчас это было веселое заведение с кабинетами.

Субботним вечером один за другим сюда вошли два человека. Первый, невзрачный и тщедушный, сел возле прохода. Второй — в одежде купца, а по виду атлет и с властным взглядом генералиссимуса — заслужил внимание лакея: Ваше благородие, вам нынче покушать или погулять? Можно в кабинетце замечательное веселие устроить-с. Барышни у нас фасонистые.

— Есть хочу, и прилюдно, — прогудел атлет.

— В уголок уютный желаете-с? Под пальмой?

— Так там нетрезвый человек!

— Это не человек, а тьфу, вещество одно! Эй, Харитоша, подсоби! — и лакеи выбросили “вещество” из трактира прямо на тротуар.

Лакей стряхнул руки и вновь изогнулся:

— Не желаете ли желудку праздник сделать — суп из раков? Это у других гостю в рот смотрят, а мы всегда потрафляем-с. Прикажете на рыбное сделать ударение? Икорка, балычок, устрицы, угри копченые — нежные подлецы, как поцелуй красотки! Нынче хороший человек — большая редкость. Настоящие пьяницы все повымерли. Это прежде — гуляли, так земля ходуном ходила, а нынче — пустые хлопоты и одна, прости Господи, политика! Ай, господин хороший, куда вы? Зачем стол с посудой переворачивать? Караул! Полиция!

Пока лакей жаловался на упадок трактирных нравов, Соколов вдруг заметил, что дворник Еремей поднялся со своего места и проследовал к столику, стоявшему недалеко от буфета. За столиком сидел коренастый человек с козлиной бородкой и в пенсне. Увидав дворника, козлобородый недовольно поморщился и на приветствие Еремея не протянул ответно руку.

Дворник, как было условлено, вынул носовой платок и вытер себе шею.

Козлобородый звериным чутьем почувствовал неладное, настороженно оглянулся. Вдруг он уловил взгляд Соколова, рывком поднялся и рванул к выходу.

Соколов бросился вслед, опрокинув на своем пути столик и лакея. Он понимал, что в темном Харитоньевском переулке, куда выходила дверь и где на каждом шагу были проходные дворы, улизнуть очень просто.

Козлобородый имел преимущество в расстоянии. Он уже достиг дверей, но как по заказу в этот момент проем загородил тот самый пьяница, которого еще недавно швырнули на тротуар как “вещество”.

Столкнувшись лбами, оба покатились на пол. Соколов был рядом, когда козлобородый ухитрился выхватить из кармана револьвер и направил его на сыщика. Мгновение — и Россия потеряла бы гения сыска. Но тот с разбегу, словно заправский футболист, ногой выбил орудие убийства. И тут же так закрутил назад преступную руку, что козлобородый заорал самым диким голосом.

Лакей, рассчитывавший на хорошие чаевые (которые, кстати, шли в общую кассу и делились поровну), огорченно вздохнул:

— Вот и загул — сплошная меланхолия с битьем посуды.

Как выяснилось, козлобородого звали Николаем Давидовичем Милютиным. Страшный на свободе, оказавшись в Таганской тюрьме, он раскис до неприличия.

Понимая, что его как убийцу ждет петля, он без устали повторял:

— Господин следователь, а если я хорошо помогу вам, можно мне рассчитывать на снисхождение? Все, все расскажу, без всякой утайки. Жизнь у меня была самая тяжелая. Отец — пьяница, бил нас, и детишек, и мамашу нашу, до полусмерти. У меня душа кровоточит...

— За что, Милютин, были судимы первый раз?

— За эти, как их, экспроприации.

— Так и говорите: за бандитские налеты и грабежи. Нам ведь это известно.

Выяснилось, что, вступив три года назад в партию эсеров, он специализировался на убийстве государственных чиновников. Милютин всегда душил ремнем, который за минуту до преступления выдергивал из собственных брюк. У него даже была партийная кличка — Душитель. Убивал в Петербурге, Киеве, Харькове — всего семь трупов. И всегда дело обставлял столь ловко, что уходил “с концами”.