Валентин Лавров - Железная хватка графа Соколова

И впрямь, к Соколову тут же подошел Рогожин. Протянул конверт с почтовыми штемпелями:

— Увы, вся добыча! Содержание письма — дрянь. А всякие шмотки-тряпки закрыл в номере, вот ключ. Влез в окно, никто не видел.

Соколов убрал конверт в карман:

— Займусь позже!

Цыгане, завидя графа, счастливо заулыбались, пришли в движение, ударили в бубен, завели величальную:

Выпьем за Аполлошу,

Аполлошу дорогого.

Пышнотелая молодка Тамара, отчаянно тряхнув грудями соскочила с помоста. С полным бокалом шампанского она подплыла к Соколову:

— Ну ж ты, молодой, кучерявый! Какой хороший гость, мой сумнакуно, золотой! Выпей на здоровье.

Теперь уже весь зал узнал гения сыска. Под дружные аплодисменты бокал был осушен, а цыганке между грудей вложен четвертной билет:

— Для почину!

Цыгане завели душевную «Камору» — «Солнышко».

Метрдотель, почтительно согнувшись, затараторил:

— Прикажите, ваше превосходительство, Аполлинарий Николаевич, польстить угрями копчеными. Как раз в обед получили от «Зайковского и Лютяя». Жиром истекают, подлецы, как девица слезой о напрасно потерянной невинности. На закуску икры свежей?

— Тарелку!

— Слушаюсь, ваше превосходительство! Сверх того-с на предмет холодных закусок рекомендую салат «паризьен», канапе «фантази», цыпленок «супрем бон-фам». Из закусок горячих восхитительны почки а-ля Парм, тарталет из дичи «финансьер», омары и лангустины...

Соколов в нетерпении дернул ногой:

— Пусть всё тащат! Эх, Трофим, у нас сегодня горькая тризна — помянем нашего славного товарища, погибшего за царя и веру. Не забудь, братец, уху стерляжью.

— Обязательно, двойную-с! И с расстегайчиками. На жаркое не осрамятся перепела. На горячую рыбу усиленно советую осетрину в шампанском. И приказано на стол водрузить «Золотые мечты» — самого нежного молочного поросенка. Это для подобострастия от нашего хозяина Григория Васильевича Очкина.

В мгновение ока два лакея с серебряными подносами в шелковых, канареечного цвета косоворотках навыпуск и высоких хромовых сапогах поставили на широкий стол запотелые графинчики с разными водками, белые соленые грибки, ветчину с хреном, селедку с горячей, курящейся легким паром картошкой и крошечными нежинскими огурчиками:

— Разгону ради!

Соколов горою поднялся над столом, держа в руках хрустальную, блистающую гранением рюмку. Метрдотель торопливо махнул рукой цыганам:

— Цыц, не бренчать!

Цыгане враз смолкли. И даже в зале перестали стучать вилками.

Соколов говорил жестко и отчетливо, каждый звук его могучего голоса был слышен в дальних углах ресторана:

— Российской полиции без малого двести лет. И никогда прежде бандиты не смели посягать на жизнь полицейского — при всех царях; во все века она была как бы священной. Но нынче времена наступили страшные, небывалые. Бандиты — уголовные и политические — перешли в своей дерзости всякие границы. Всем памятна трагедия, недавно разыгравшаяся здесь же, в Саратове. Террорист Козелец-Шнабель убил замечательного сыщика, моего друга Колю Жеребцова. Сегодня на посту погиб тот, кого уважительно называли «королем филеров», — Гусаков-старший. Козелец по приговору суда был вздернут. Злодей, поднявший руку на Гусакова, уже коченеет в морге. Так будет со всяким, кто посягнет на жизнь полицейского. Мы творим не свою волю — волю Государя, а Государь — от Бога. Посягающий на полицейского дерзает идти против воли Создателя. И судьба каждого злодея станет самой жуткой, беспросветной.

Соколов обвел взглядом своих товарищей. Они сидели необычно суровые, а у Дьякова, кажется, блеснула слеза. Да и все гулены в зале притихли, словно протрезвели. Гений сыска закончил:

— Пусть земля тебе будет пухом, геройский русский человек, великий филер Матвей Иванович Гусаков. Мы за тебя так еще отомстим, что злодеям небо покажется с овчинку!

Весь зал единодушно поднялся. Дьяков вдруг провозгласил:

— Э-эх, любил покойный выпить! Выпьем за Матвея Ивановича, а этим самым собакам, террористам, мать их, мы еще продемонстрируем! — И полицмейстер вытянул водку из рюмки. Все дружно поддержали его.

Цыгане заиграли любимую песню графа — «Шатрицу».

В проходе показался Жираф. За ним плелся тюремный доктор Субботин. Как всегда, Жираф налево и направо посылал дамам воздушные поцелуи, мужчинам на ходу жал руки: весь Саратов уважал свою знаменитость.

Жираф плюхнулся на кресло, оживленно повернулся к Соколову:

— Целый час искали сторожа! Даже домой к нему бегали. А выяснилось, он, паразит, в дым пьяный на лавке в мертвецкой спит. Рядом с трупами. Каков?

В этот момент успевший еще раза два приложиться к рюмке и по этой причине пришедший в кураж Дьяков воскликнул:

— Играй, чавалы, шибче! Хочу «Малярку» — ноги сами ходуном заходят. Любил покойный сплясать. — И, вскочив на помост, стал такие коленца ногами выделывать, что весь зал неистово захлопал в ладоши, а цыганка Тамара вскрикнула:

— Нигедэр, еще быстрее! — и тоже пошла в пляс.

Соколов даже не выдержал, улыбнулся, перевел взгляд на Жирафа:

— Ну, что?

Жираф торопливо опорожнил очередную рюмку, ответил:

— Как приказано было, всю одежду еще раз тщательно обшарил, подкладку отрывал — ни-че-го! Наш доктор Александр Николаевич даже тело осмотрел. И вообще этот самый Шахматист, кажись, какой-то блатной.

— Почему? — Соколов впился в Жирафа взглядом.

Тот безразлично махнул рукой:

— А, да это я так, к слову! Просто у него под мышкой наколка. Черной тушью корова с большими рогами обозначена. Во, большая, в пол-ладони, — Жираф отмерил на своей.

Соколов удивленно поднял брови, а Сахаров, внимательно слушавший, даже подался вперед:

— Корова?!

— Она самая! Вымя видно.

Сахаров и Соколов переглянулись, враз поднялись с кресел. Гений сыска с непонятным весельем сказал:

— Субботин, Кох, едем в морг.

— Вот и поужинали! — застонал Кох, торопливо глотая кусок.

...Пока Дьяков продолжал самозабвенно выделывать на помосте кренделя, наша четверка поспешила в юдоль скорби. И не напрасно!

Сыщики слезли с коляски у закрытых на пудовый старинный замок университетских ворот. Вошли в узкую калитку, двинулись по освещенной полным месяцем дорожке к моргу. Миновали часовенку. Сквозь приоткрытые двери в свете лампад виднелись чей-то открытый гроб и монашек, читающий молитвы.