Алексей Фомичев - Сам без оружия

— Ладно, милай… если соврал…

Костыль обернулся на мордатого, тот отлепился от стены. И Григорий вдруг понял, что сейчас его убьют. Просто придушат или нож под ребра сунут, и все. Глупая до смешного смерть. Накануне новой жизни. Ну, Гриня, пришел твой час. Зато отца с братом увидишь… может быть.

— Помолись перед смертью, — честно предупредил Костыль. — И не бойся, успокоим быстро, без мучений. За кого свечку поставить-то?

Мордатый встал рядом с Костылем, многозначительно поиграл плечами, но тот жестом остановил его.

Григорий покрылся потом, губы свело судорогой. Он глубоко вздохнул, унимая дрожь, и попробовал взять себя в руки. Подыхать, так человеком, а не слизняком. Хер с ними, с этими подлюгами, Скок не будет рыдать и вымаливать жизнь. Пусть подавятся.

— Григорий Павлович Семенин. Гриша-Скок.

— Может, весточку кому передать? — спросил Костыль. — Я сделаю.

— Некому передавать, один я остался. Сирота. Отца и брата легавые убили, а теперь блатные дружки и самого на тот свет определяют.

Костыль помрачнел. Совсем погано выходило. Своего блатного порешить в угоду Азиату — выходит западло. Узнай кто — за такое на сходняке и по ушам дать могут.

— Как родителя-то звали?

— Павел Семенин. Паша-Гусь.

— Что? Гусь? Твой отец — Паша-Гусь?

Костыль изумленно смотрел на пленника, не замечая, как отвисает его челюсть.

Григорий удивленно раскрыл глаза. Чего это он? Ровно покойника увидел.

Мордатый, словно почуяв, что расправа откладывается, зарычал и шагнул вперед. Костыль, не оборачиваясь, двинул локтем назад. Мордатому такой удар — что свинье щелбан, даже не заметил. Но послушно остановился и засопел.

— Так, значит, Паша-Гусь твой отец? Так, а?

— Ну так. И что?

Костыль упер руки в бока, разглядывая Скорина как диковинку.

— А то, что твой папаша знаком мне. Очень хорошо. Видишь, — он похлопал по хромой ноге. — На каторге сука одна пыталась меня пришить. А твой отец помог, спас… Вот ногой откупился. С тех пор Гусь побратим мне. А скажи-ка, мил человек, каков твой папаша из себя?

— Роста среднего, больше двух вершков с третью… волосы седые, на левой руке шрам у локтя.

— Верно, — кивнул Костыль. — Этот шрам от ножа. А брательника твоего как звать?

— Мишка-Храп… покойный.

— И обоих легавые порешили?

Григорий кивнул. Костыль постоял, думая о чем-то, потом вздохнул, подошел к Григорию, на ходу доставая нож. Встал сбоку, одним движением разрезал веревки, хлопнул парня по плечу.

— Отец твой жизнь мне спас, и я поклялся ему своей жизнью. Но он умер, царствие ему небесное. — Костыль небрежно перекрестился. — Должок свой я тебе верну. Это по-человечески будет. Ну, чего встал?

Последние слова были обращены к мордатому. Тот все еще тупо пялился на старшего, не зная, что делать.

— Иди, скажи Хвосту, пусть четвертинку ставит. И поснидать чего там… А ты вставай, Гриня. Зла на меня не держи, послушал я одного… да зря. Нельзя азиятам верить, нехристи они. Чуть руку на хорошего человека не поднял. Иди к столу. Поешь, выпей. Помянем твово отца да покумекаем, как быть дальше. Иди…

…Утром Азиат передал в японское консульство, что украденные Скориным документы переданы продюсеру. Больше ничего Скорин не знает. О том, что со Скориным, где он — ничего сказано не было. Костыль заявил Азиату, чтобы тот больше к нему не подходил и вообще забыл о нем. Старый должок отработан, так что разошлись без слез.

Чуть позже в консульство пришла срочная депеша от руководства. Идзуми предписывалось вывезти полученные документы в Японию запасным путем. К рейду Владивостока была послана малая подводная лодка, которая должна вывезти Идзуми в нейтральные воды, где ее будет ждать корабль.

Документы следовало доставить любой ценой. Однако если операция становилась бы слишком опасной и явной, нужно было уничтожить все документы и уходить основным путем на пассажирском пароходе.

Особенно было подчеркнуто, что операция ни в коей мере не должна была бросить тень на отношения двух стран и осложнить ситуацию.

Полученный приказ был четким и понятным. Но Идзуми еще долго сидел над ним, складывая куски мозаики воедино. Кажется, он вступил на тот отрезок игры, который всегда назывался — ходьбой по лезвию бритвы. Малейший крен в одну или другую сторону, и его голова полетит с плеч. Что будет наименьшей платой за провал и за напряженность в отношениях союзников.

«Художник Скорин не агент русской контрразведки, а ловкий проходимец, захотевший украсть содержимое портфеля. Зачем? Загадка. Он спас Кинджиро и меня, но украл бумаги. И отдал их продюсеру. Господин Щепкин — кто он? Контрразведчик? Тоже любитель сунуть нос в чужое барахло? А если он отдал бумаги полиции? Но тогда бы меня уже допрашивали… Или русские ведут свою игру? Непонятно.

Почему молчит «партнер»? Или он еще не приехал? Или разорвал сделку после провала диверсии? Нет, это ему невыгодно. Украденные Скориным документы не вернуть. Вся надежда на «партнера», если он отдаст вторую часть документов — я спасен. Во всяком случае, отставки не последует. А если нет?..»

От размышлений Идзуми отвлек Кихо. Он постучал в дверь, склонил голову.

— Идзуми-сама, это срочно.

Кихо протянул Идзуми небольшой клочок бумаги. Помощник посла почувствовал, как гулко забилось сердце. Он взял бумагу, развернул.

«Восемь вечера, ресторан «Ям», второй этаж, кабинет два. Внутри быть одному. Иметь чек на десять тысяч фунтов стерлингов. Прикройте отъезд».

Подписи не было, но Идзуми понял, что послание от «партнера». И ощутил некоторое облегчение. «Партнер» шел на встречу, «партнер» готов показать себя. И он потребовал деньги. Значит, вторая часть документов при нем. А это шанс для Идзуми выйти из воды если не сухим, то без больших потерь.

Идзуми посмотрел на часы. Было еще рано, времени в запасе хватит, чтобы просчитать встречу и подготовить выезд. И сделать кое-какие дела в консульстве.

Он сел в кресло, прислушался к сердцебиению и прикрыл глаза, выравнивая дыхание и унимая пульс. Прежде всего надо успокоить нервы и очистить голову. Чтобы начать работу с легкой душой и без лишних мыслей.

Утро не задалось с вечера — как-то пошутил один сослуживец Щепкина еще по регистрационному отделению. Намекал сослуживец на отсутствие выпивки и женского общества. Сейчас Щепкин был солидарен с ним, хотя спиртное выглядело лишним, а внимание женщины даже избыточным. В смысле сложности общения с этим самым вниманием.

Диана заявилась к нему поздним вечером, когда съемочная группа уже перестала обсуждать перипетии произошедшего в трактире и выпила почти половину запасов шампанского, вина и водки в баре. Пришла, благоухая винными парами и духами, неся в одной руке бутылку шампанского, в другой два бокала.