Далия Трускиновская - Ученица Калиостро

Так ведь и Маликульмульку с Парротом не детей крестить. Это с одной стороны. С другой, физик высказал любопытную догадку, не более. Бриллианты — это, конечно, повод для преступлений, побегов и преследований, но Мартышка не похожа на женщину, которая имеет что-то общее с бриллиантами. Сдается, если бы дело было только в них, она раскрыла бы тайник Калиостро и сказала: «Забирайте, только оставьте меня в покое!» По крайней мере Маликульмульк точно так и поступил бы.

Чем дальше отъезжал Маликульмульк от аптеки Слона, тем менее верил Парроту. Физик просто вспомнил историю, за развитием которой следил много лет назад, и приплел ее к исчезновению госпожи Дивовой. Все могло быть не так… А как — одному Богу ведомо. Сердце подсказывало, что все сложнее, и дело не только в полутора миллионах ливров, но и в душе человеческой.

Столкнувшись с тем, что Мартышка не соответствует ни одному из женских типов в табличке драматурга, Маликульмульк думал неустанно, что же это за трагедийная героиня и возможно ли сочинить эту любовь к мертвому супругу, эту тягу к его двойнику. Сочинить ради того, чтобы выманить подорожную, позволяющую передвигаться с самой большой скоростью, какая доступна конному экипажу, — возможно ли? Или ради достижения цели пущена в ход печальная правда? И есть в душе некое чувство — не имеющее пока в названия человеческих языках? Не любовь, нет, нельзя говорить «потому что я люблю вас» кому попало… Иное, иное, отражение любви в том зеркале, которое каждый из нас носит внутри, наверно…

Велев извозчику и Карлу Готлибу ждать у трактира, Маликульмульк вошел туда и сел за стол. От волнения захотелось есть. Тем более что за соседним столом уплетали жирную жареную колбасу — запах от нее шел умопомрачительный. Подошла хозяйка в пятнистом фартуке, спросила, чего угодно. Маликульмульк сказал: здесь назначена встреча с приятелем, может статься, приятель уже приходил, да вышел.

— А каков он собой? — спросила хозяйка.

— Высокий, худощавого сложения… Лицо худое… — Маликульмульк старательно вспоминал, каким в детстве представлял себе Кощея. — Нос вот такой…

Он нарисовал пальцем горбину. Эта горбина и решила дело.

— Так вам нужен господин Дроссель! — воскликнула хозяйка. — Сейчас я за ним пошлю. Он наверху, в комнате.

Похоже, Тараторка была права, и загадочный француз поселился именно тут. Маликульмульк устроился поудобнее и стал ждать. Хозяйка все не возвращалась, и нехорошее подозрение осенило его столь ярко, как не осеняла ни одна стихотворная мысль. Маликульмульк вскочил и быстро вышел из трактира.

Шагах в семидесяти от крыльца он увидел высокую мужскую фигуру. Фигура эта удалялась в сторону Лазаретной улицы. А появиться она могла из открытых ворот, куда как раз вползала телега с мешками муки и круп для трактирной поварни.

— Гони, — велел Маликульмульк по-русски, забираясь на дрожки.

Такие слова, как «гони» и «стой», рижские орманы понимали, кажется, на всех языках мира.

Когда дрожки нагнали беглеца, тот обернулся на стук копыт, и Маликульмульк понял, что не ошибся. Мужчина соответствовал обоим описаниям — он годился и на роль Кощея Бессмертного, как определила Тараторка, и на роль гишпанца тоже, да не простого — а того, что в романе Сервантеса именуется Дон Кишот Ламанчский.

Упускать его было нельзя.

— Стойте, сударь! — крикнул Маликульмульк по-французски.

И, разумеется, Кощей ускорил шаг, а потом и вовсе побежал.

Казалось бы, трудно ли догнать человека, когда ты на дрожках, а он — на своих на двоих? Выяснилось, что невозможно, поскольку этот человек, перебежав через Лазаретную, кинулся в проулок между домами, временно не перегороженный забором. Маликульмульк эту часть города не знал вовсе, и только понимал, что где-то тут гарнизонный госпиталь. Погоня представлялась совершенно безнадежной — человеку, который весит более семи пудов и в последний раз бегал очень давно, нагнать длинноногого и сухопарого Кощея было мудрено. Однако Маликульмульк соскочил с дрожек и, приказав орману ждать, устремился в тот же проулок.

За домами обнаружился небольшой пустырь, слева росли какие-то кусты. Здраво рассудив, что Кощей мог скрыться за ними, Маликульмульк поспешил следом, увидел дорожку, быстро пошел по ней и оказался на гарнизонном кладбище. Ему навстречу катилась тачка, полная какими-то обломками, а гнал ее вперед, ловко лавируя меж холмиков с крестами, старик в древнем синем мундире.

— Эй, дядя, тут кавалер не пробегал? — спросил Маликульмульк по-русски.

— А вон туда, сударь, туда поскакал! — отвечал старик, довольный, что услышал родную речь.

Маликульмульк и не предполагал, что в его философской душе живет такая страсть к погоне. Но всякая страсть чревата тем, что ослепляет человека. Определяя свой путь по шороху сухих листьев, которым настала пора опадать, и по шороху листьев, уже опавших, и по хрусту, который производил Кощей, Маликульмульк вовсе забыл, где находится. И когда он услышал короткий вскрик, то кинулся к своей жертве, не разбирая дороги. Вдруг его тело отправилось в полет, он заорал не своим голосом и шлепнулся на что-то мягкое.

Зверская французская ругань была ему ответом.

Маликульмульк понял, что он лежит на Кощее, и оба они в какой-то яме, узкой и длинной, так что философу в ней даже толком не повернуться. Наконец он уразумел, что преследователь и преследуемый вдвоем сверзились в свежевыкопанную могилу.

— Слава те Господи! — воскликнул Маликульмульк.

Теперь он был уверен, что Кощей никуда не денется.

Они отчаянно барахтались в рыхлой земле и опавших листьях, а меж тем на крик Маликульмулька прибежали ветераны, доживавшие свой век при госпитале, и склонились над могилой, с волнением спрашивая, целы ли господа, и обещая, что сей же миг притащат лестницу.

— Пошли вон! Лестницу потом! — сердито приказал Маликульмульк, стоя над Кощеем на четвереньках. — Потом, я сказал!

Физиономии над краем могилы исчезли. Надо полагать, ветераны приняли обитателей могилы за сумасшедших и пошли докладывать начальству, что есть-де кандидаты на палату в смирительном доме.

Наконец Маликульмульку с Кощеем удалось расползтись к разным концам своего сырого узилища.

— Напрасно вы, сударь, убегали, — сказал Маликульмульк по-французски. — У меня было к вам несколько вопросов, соблаговолите ответить хоть сейчас.

— Не имею ни малейшего желания беседовать с вами, сударь.

— Однако ж, сударь, обстоятельства располагают к беседе. Позвольте представиться — начальник канцелярии лифляндского генерал-губернатора Крылов. Если же ваша милость не имеет ко мне доверия, то можно позвать сюда кого-то из госпитального начальства. Эти господа меня знают и подтвердят мое звание.