Далия Трускиновская - Ученица Калиостро

Побывав на Большой Песочной и немного смутившись близостью дома к тому месту, где совершились два убийства, Маликульмульк вернулся в замок. В гостиной его встретила Тараторка.

— Ну что же пиеса? — спросила она. — Успеете написать ее к святкам? Иван Андреич, миленький, постарайтесь! И чтобы для меня непременно была роль! Варвара Васильевна просила!

— Роль будет, — обещал Маликульмульк. — Сыграешь горничную, примерно такую, как Фрося. А называется пьеса «Пирог». Погоди, наконец закажу в «Петербурге» тот самый пирог, какой мне надобен, изучу его — и сяду за работу. И никто мне мешать не станет своими заботами.

— Так вы точно нас покидаете? — Тараторка уставилась на него огромными черными глазами, придав взгляду столько скорби, ну прямо трагическая актриса в роли угнетенной невинности.

— Надо, Машенька, — ответил он. — Я сделал ошибку — мне показалось, что в семействе его сиятельства я буду счастлив и спокоен. Но это было счастьем и спокойствием спящего в берлоге медведя, который находит блаженство в сосании своей лапы. Пора мне из этой берлоги выбираться. Что получится — Бог весть…

Он поднялся в башню и стал первым делом складывать бумаги. Порядок в бумагах, даже совершенно ненужных, был важнее всего. Наброски, наброски… Первые сцены «Лентяя», который никогда уж не будет дописан… Стихи, еще стихи…

И странная мысль вертелась в голове: он ведь чудом остался жив. Если бы тогда, в «Иерусалиме», графиня де Гаше подсыпала ему яд? Она же видела — начальник генерал-губернаторской канцелярии приехал неспроста, и он же сам предлагал ей угощение, а она нашла бы способ отвлечь его внимание. Но она его пощадила, она ограничилась тем, что устроила ему холодное купание.

Маликульмульк вспомнил: она глядела на стол, уставленный посудой, с подозрительной задумчивостью глядела… и вдруг приняла решение, стремительно увела его прочь, к пруду. Что же это такое было?

Не любовь, разумеется. И лучше не вспоминать тех слов в чужом экипаже. Эта женщина способна любить только бриллианты. Не милосердие — ведь она не пощадила бедную Дуняшу и верного ей, невзирая ни на что, фон Гомберга, она многих в своей жизни не пощадила. Так что же?

Или показалось? Пожалуй, показалось. Хочется, чтобы все было так, а на самом деле — игра одинокого воображения. Игра?

Он смотрел в окно на спокойную реку, на беспросветное серое небо, на чаек и понимал, что не на все вопросы бывают вразумительные ответы. И во всякой лжи вдруг может оказаться крошечное зернышко правды. И во всякой душе — хоть осколочек любви, который за всю жизнь, может, один лишь раз сверкнет и погаснет. Но он успеет отразиться в другой душе, и отражение окажется куда ярче, куда блистательнее, и погаснуть не пожелает, как ты его ни истребляй. Почему же так?

«… потому что я люблю вас…»

Рига 2008