Игорь Середенко - Иконописец

— Без сомнения, — согласился Корра. — Вы можете вытащить ее из рамки. Она теперь ваша, и остается у вас до завершения расследования.

— Ну, тогда я воспользуюсь вашим советом и выну ее из рамки, мне так легче будет ее переносить с собой. А если у меня ее похитят? Она ведь представляет собой какую-то ценность.

— Я уже сказал, что ценности для меня она не представляет. Сейчас я думаю лишь о моем внуке. Он — это все, что у меня есть, я ведь слишком стар, он мой единственный наследник. И я прошу тебя выяснить: кто охотится за моим внуком? Кому нужна его смерть? Это надо выяснить раньше, чем невидимый враг сможет нанести следующий удар. Я любых денег не пожалею для выяснения причин его неожиданного падения в кому. Зачем надо было его вылечивать от страшной и неизлечимой болезни, чтобы потом обездвижить, превратить в куклу?

Руперт уже отделил картину от рамки, и вдруг от задней стороны картины отошел какой-то лист. Он перекрывал картину с обратной стороны.

— Это, по-видимому, укрепление, — предположил Корра. — Так многие делают. Я такое видел.

— Не думаю, — сказал Руперт, отделяя картину от листа. — Это, — он отодвинул лист в сторону, — вероятно, бумага, она укрепляла, но и закрывала обратную сторону картины. А вот это, — он перевернул полотно, — уже не похоже на картину.

На обратной стороне полотна, в два вертикальных ряда были написаны какие-то слова. Их было много.

— Это напоминает газетные полосы, — сказал Корра.

— Здесь еле заметны числа, — сказал Руперт.

— Где? Я плохо вижу, — он подошел к рабочему столу и взял очки. Надев их на нос, он приблизился к полотну.

— Вот, здесь, — Руперт указал на три цифры, расположенные по середине полотна, аккурат между двух полос текста.

— Триста тринадцать.

— Или три, один, три, — предположил Руперт. — Текст написан красивым почерком, на языке… не могу разобрать, что это за язык.

— Латынь, — с тяжелым выдохом сказал Корра.

— Откуда вы знаете? — спросил Руперт.

— Я бы не знал, если бы не Ямес. Когда он начал говорить на этом языке, помните, я рассказывал, то мне пришлось уделить этому внимание, и мой приятель с университета показал мне этот язык. Уверяю тебя, это латынь, я в этом убежден.

Руперт вздохнул.

— А почему вы считаете, что это картина. До того, как я разобрал ее, я по правде, тоже так считал. Загадочный монах из средневековья, в обнимку с библией и только.

— Что же это по-вашему, если не картина? — удивился Корра.

— Мне она напоминает не картину, а икону.

— Икону? — задумчиво произнес Корра. — Может быть.

Он пристально и с надеждой, граничащей с отчаянием и мольбой, посмотрел в глаза Руперта. Тот выпрямился, оставив полотно на столике.

— Что ж, я возьмусь за это дело.

Руперт Коу летел дневным рейсом во Францию, в Париж, где проживал приятель Лукаса Корра. Австралиец дал телефон Руперту для того, чтобы тот мог связаться с Жаном Обри — известным коллекционером Франции.

Руперт сидел у окна и глядел на бесконечные ряды белеющих облаков, застывшие ниже самолета. Их белая армада распространялась до самого горизонта, где растворялась, сливаясь с оттенками неба. Руперту казалось, что весь земной шар был покрыт этой мглистой пеленой.

Руперт размышлял о новом деле. Конечно, Лукас Корра был мультимиллионером. Такие люди могли позволить себе многое. Но не все можно приобрести за деньги, например, молодость, жизнь, даже дружбу не всегда можно купить, да и будет ли она таковой. Корра стар, и это его проблема. Он не может вести дела и уж, тем более, мотаться по белому свету. Руперту было понятно, почему именно ему Корра поручил подобное задание: сын старинного друга, в прошлом полицейский, профессионал в сыске, такой расследует дело, выявит причины, и при этом все будет держать в тайне. Если сомнений в мотиве Корра — доверить подобное дело именно Руперту Коу, у него не возникало, то на счет самого дела у Коу появилась множество неясностей и сомнений. Мистика есть там, где нет ответов на вопросы. Может быть Корра просто неправильно ставил вопросы. Чтобы это сделать надо для начала отделить факты от предположений и необоснованных фантазий, а иллюзий от свидетельств очевидцев ясных и несомненных. Будем исходить, — полагал Руперт, — от того, что известно самому Корра. Мальчик был смертельно болен. Его дед, то есть Корра, желая видеть сына здоровым и не найдя помощи среди врачей, решает поверить в лечение нетрадиционным, если не сказать мистическим, способом. Он принимает подарок от своего друга, некоего Жана Обри, в виде картины или иконы. Спустя короткое время, его внук неожиданно для врачей — чудесным образом вылечивается, а вскоре гибнет при странных обстоятельствах отец мальчика.

Корра беспокоится за то, чтобы не угас его род. Мальчик, излечившись от болезни, попадает в полуживое состояние: он не реагирует на окружающий его мир, его мозг находится в некой спячке, в забытье. Дед мальчика готов выложить любые деньги, ибо они теперь для него ничего не значат, за возвращение внука в здоровое и нормальное состояние.

Учитывая гибель сына Корра, и странное и неожиданное изменение в здоровье Ямеса — внука Корра, можно сделать предположение, что кто-то и впрямь хочет избавиться от наследников Лукаса Корра. Сам Корра настаивает на проверке причастности картины к судьбе его сына и внука. Если бы не удивительное и скорое выздоровление Ямеса, то можно было подумать о врагах семьи Корра. Возможно, картина была чем-то обработана — каким-нибудь химикатом, и это теперь надо выяснить. Расследование надо начать с друга Корра, который сделал такой подарок в виде картины.

Самолет приземлился в аэропорту Парижа поздним вечером. Руперт лишь успел сделать звонок Жану Обри и договорился о завтрашней встрече в одном из кафе, неподалеку от Эйфелевой башни. Руперт по совету Обри остановился в одной из недорогих гостиниц. Он снял комнату, разгрузил вещи из портфеля. В нём, в специальном отделении, предназначенном для переноса свертков бумаги, он и хранил полотно картины, свернутое в рулон. Этот портфель ему подарил Лукас Корра — для удобства переноса картины. Он сказал, что это отделение — сделано из специального термо материала, в котором будет находиться картина, обладает свойством поддержания постоянной температуры. Эта предосторожность нужна была для сохранности художественного произведения ввиду того, что оно было сделано из необычного материала — кожи животного.

Руперт развернул полотно, оно было солидных размеров, внимательно разглядел его лицевую и обратную сторону, где красовались необычные письмена на латыни, и таинственная цифра или цифры — три, один, три.

«Чтобы все это могло значить? — думал Коу. — На картинах или иконах с обратных сторон ничего не пишут, тем более, таким красивым почерком. Латынь. Этот язык не используют в обиходе. Картина, по словам Корра, бала не старой».