Антонио Гарридо - Читающий по телам

— Даже прибег к ампутации…

— Учитель Мин с присущей ему достославной проницательностью упомянул о женщине из благородной семьи, чьи крохотные ступни могли бы выдать ее родовитость. Но именно с помощью этой хитрости преступник и пытался нас запутать. Что еще мы могли себе вообразить, видя перед собой нежное женское тело, с женской грудью и прочими формами? Убийца избавился от всего, что могло бы верно указать нам на пол убитого. Он отрезал голову, чтобы мы не смогли опознать этого человека, отпилил его большие ступни, чтобы мы решили, будто перед нами знатная женщина, и вырезал его «нефритовый стержень» и «семена плодородия». Однако же он хитроумно оставил нетронутой женскую грудь несчастного. И убийца обязательно добился бы своего, если бы обратил внимание на размер рук покойного — они ведь слишком велики для женщины, хотя действительно мягки и изящны.

— Но тогда я просто не понимаю, — покачал головой Кан. — «Нефритовый стержень», женские груди… Если он ни то ни другое — то что же это тогда за чудище?

— Никакое не чудище, господин министр наказаний. Этот несчастный просто-напросто был императорским евнухом.

Кан захрипел, точно буйвол. Хотя этот случай был не из самых обычных, наличие женоподобных евнухов было при дворе делом известным, особенно много встречалось таких, кого кастрировали еще до наступления половозрелого возраста. Министр в ярости сжал кулаки и выругался про себя — как мог он сам не подумать об этом! Если в мире и было нечто более ненавистное Кану, чем неповиновение, — так это когда кто-нибудь выказывал больше хитроумия, чем он сам. Министр посмотрел на Цы так, будто именно юноша был виноват в его недогадливости.

— Все свободны, — процедил он. — Больше мне от вас ничего не нужно.

На обратном пути в академию Мин принялся допытываться:

— Чем больше я об этом размышляю, тем меньше понимаю, как же ты догадался…

— Мне пришло это в голову во время вашего осмотра. Когда вы упомянули, что женщину легко опознать по ее перебинтованным ногам и что именно поэтому убийца их и отрезал…

— И что же?

— Вы сами сказали, бинтование ног — традиция довольно новая и распространена только среди знати. Это Кану, безусловно, известно. И я подумал, что наверняка он уже разузнал, не пропала ли женщина в какой-либо из зажиточных семей. А если он прибег к вашей помощи, следовательно, ничего выяснить ему не удалось.

— Но вывод насчет евнуха…

— Как выразился Кан, покойный не был ни женщиной, ни мужчиной… Что-то невразумительное. Просто мерцающий образ. Вскоре после того, как я появился в Линьане, мне, к несчастью, пришлось наблюдать кастрацию мальчика, родители которого собирались сделать его императорским евнухом. Мальчик погиб от потери крови, никто не сумел помочь. Я вижу это так же ясно, как будто бы все случилось вчера…

Весь остаток пути Мин прошагал в молчании. Его мрачное лицо и сжатые челюсти приводили Цы в трепет. Перед аудиенцией во дворце профессор объявил, что намерен изгнать ученика из академии. Теперь Цы страшился, что его догадливость в деле с евнухом могла показаться обидной для гордого академика и лишь добавит твердости страшному для Цы решению. Юноше вспомнился тот день, когда он в деревне помог судье Фэну провести расследование, — и то, чем эта помощь обернулась. Цы был сам не свой от страха.

Едва зайдя в академию, Мин сообщил ученику, что должен отлучиться, вернется к вечеру и тогда они поговорят. Цы предпочел ни о чем не спрашивать. Он отвесил глубокий поклон и одиноко побрел к учебному зданию, твердо уверенный, что в последний раз переступает этот порог. Юноша уже собирался войти, но привратник неожиданно подхватил его под локоть и, не давая опомниться, потащил в сад; а когда Цы все же попытался узнать, что стряслось, маленький человечек покраснел.

— К тебе приходил очень странный тип. Назвался твоим другом, но больше походил на пьяницу. Я сказал, что тебя нет, — он пришел в ярость и начал орать так, точно в него бес вселился, и мне пришлось его выставить. Он еще называл себя прорицателем — уж не знаю, что он там может прорицать, — и обещал вернуться вечером, — шепотом поведал привратник. — Я подумал, что тебе лучше про это знать. Ты мне нравишься, паренек, но сразу скажу: избегай дурных компаний. Если наши профессора увидят тебя с этим фруктом, не думаю, что они обрадуются.

Цы покраснел. Сюй нашел его и, похоже, готов был исполнить свою угрозу.

Теперь все кончено. Вечером он соберет вещи и уйдет из города, пока дела не пошли еще хуже. Цы попробовал вздремнуть, но сон не шел. Мин собирается изгнать его из академии, а пробовать защищаться — значит позволить Сюю шантажировать Цы либо на него донести. Юноша посмотрел в туманное небо и проклял свою судьбу. Все его мечты развеялись навсегда. Надежды оказались призрачными, как сероватая дымка над городом. Собирая вещи, Цы задумался о судье Фэне. С самого первого дня, когда Фэн взял его к себе, он не только учил его. Нет, он превратился в отца — именно такого, какого Цы мечтал бы иметь. Человека честного и справедливого. Такого, каким был и Мин.

Цы вспомнился день, когда, удрученный постоянными недомоганиями Третьей, он пришел в опустевший особняк Фэна. В тот раз он задумался было, что же сталось с судьей, однако потом выбросил эти мысли из головы. В конце концов, отказ от возможной встречи представлялся ему самым благородным деянием. Фэн не заслужил того, чтобы честное имя его было запятнано беглым преступником.

Цы в последний раз прогулялся по академии. Он заглядывал в пустые печальные классы, будто бы разделявшие его чувства, — то были немые свидетели напрасных усилий, сновидений, от которых теперь самое время очнуться. Проходя мимо библиотеки, он взглянул на толстые книги в шкафах, ожидающие своих читателей, жаждущие быть открытыми, чтобы поделиться с новыми поколениями мудростью предков. Цы смотрел на книги с завистью, а после простился и с ними.

Улица уже начинала засыпать. Полусонные прохожие струились по ней кто куда, словно остатки разлетевшегося роя, в котором, несмотря на кажущийся хаос, каждый знает свою цель. У каждого идущего было впереди его прибежище. У каждого — кроме Цы.

Юноша забросил суму за плечо и побрел куда глаза глядят. Он будет идти, пока не отыщет повозку или лодку, и та увезет его далеко-далеко, к другой жизни, к жизни без счастья. Обернувшись, он бросил мимолетный прощальный взгляд на то, что так долго было его домом, и взмолился про себя: пусть в одном из окон появился хоть кто-нибудь, кто позовет назад. Но никто не появился.

Зато, к изумлению юноши, стоило ему шагнуть за ворота, он нос к носу столкнулся с солдатом императорской гвардии; позади него стояли еще трое в полном вооружении.