Иван Любенко - Супостат

В своих предположениях Клим Пантелеевич не ошибся. В редакции «Нивы», в доме № 22 по улице Гоголя, адреса Супостата не нашлось. Да и никто из служащих этого уважаемого издания не мог толком даже описать внешность человека, написавшего «Метрессу». В этом не было ничего удивительного. Ведь стихи принес какой-то уличный мальчишка и сунул их под дверь редактора. Это случилось всего за два дня до того, как номер должны были сдать в печать. Удивительно, но редактор — человек достаточно придирчивый к стихотворным творениям — отчего-то заинтересовался этими строками и отдал их в набор. Вполне возможно, что не последнюю роль сыграл его неудачный роман с Екатериной Смирновой-Россет — примой-балериной Мариинского театра.

Оставалась слабая надежда на то, что поэт явится за гонораром. Но вероятность сего была очень мала. К тому же нельзя было исключать, что злодей имеет непосредственное отношение к журналу. Уж больно точно был подобран момент появления «Метрессы»: все последние дни редактор, метаясь в любовных муках брошенного селадона, опустошал к вечеру полштофа мартелевского коньяку. Как метко съехидничал Померанцев, только спьяну и можно было отдать такое в печать.

В отделе писем Ардашеву пошли навстречу и разрешили покопаться в картонных ящиках «самотека» — так здесь называли нескончаемый поток корреспонденции, шедший со всех концов необъятной России-матушки в самый популярный литературный сборник страны. Любой начинающий поэт или писатель, нервно покусывающий кончик пера, буквально мановением волшебной палочки мог проснуться известным, если его напечатали в «Ниве». Шутка ли, еженедельный тираж перевалил за 300 000 экземпляров! Стать вровень с Тютчевым, Блоком, Есениным и Фетом — это ли не мечта любого «самотечника»?

Померанцев и Клим Пантелеевич погрузились в «черную дыру» писем. Казалось, им не будет конца. Картонные коробки всевозможных размеров занимали чуть ли не четверть небольшой комнатки. И это были послания только за последние три недели. Все остальное уже вывезли. Не сегодня завтра избавятся и от этих. Ардашев безжалостно отбрасывал прозу и пробегал глазами лишь по стихотворным строчкам. Когда Феофил Синюхин — сотрудник редакции, задобренный бутылкой портвейна № 211, наливал себе очередной стакан, Клим Пантелеевич, откинувшись на спинку стула, проронил устало:

— Кажется, нашел. Очень похоже на него. Судя по дате на почтовом штемпеле, отправлено за два дня до нападения на модистку. Дальше, я думаю, искать нет смысла. Полюбопытствуйте. — Ардашев протянул письмо репортеру.

— С превеликим удовольствием, — тот взял листок и прочитал вслух:

— Посредственные стишки, господа, не находите? — слегка заплетающимся языком выговорил Синюхин, уже прикончивший вино с характерным розовым ярлыком. — И даже не стихи, скажу я вам, а так-с, словеса рифмованные, и притом весьма слабенькие, невыразительные. Другое дело вот это, — он картинно заложил за спину правую руку, тряхнул шевелюрой и продекламировал:

Вспомнил на досуге, из раннего, — тихо выговорил журналист. Явно растроганный собственным чтением, он смахнул набежавшую слезу и полез в портсигар за папиросой.

— Позвольте-позвольте, сударь! — возмутился Померанцев, вставая со стула. — Вы-то здесь при чем? Это же Всеволод Князев. Поэт и гусар. Вы прочли посвящение актрисе Глебовой-Судейкиной. Несчастный двадцатидвухлетний офицер разрывался между любовью к ней и к… Михаилу Кузьмину. В итоге он решил не достаться никому и — покончил с собой. Драма!

— А я и не отрицаю, — развел руками газетчик. — Да, именно его стихи я и вспомнил. — Он вздохнул тяжело и добавил: — Действительно, трагедия-с.

— Ага, трагедия, — сквозь зубы выговорил статский советник, — в Персии такая «трагедия» называется «бачэ-бази».

— Простите? — не понял Померанцев.

— Содомия. Однако вернемся к нашим стихам…

Но не успел Ардашев докончить свою мысль, как в дверном проеме возникла фигура сыщика Игнатьева. С нескрываемым удивлением он уставился на статского советника и выговорил:

— Вы здесь? Стало быть, и вы нашли этот номер «Нивы»?

— Да, и не только его. Вот еще одно творение. — Он протянул листок. — Я уверен, оно тоже принадлежит Супостату.

Игнатьев повертел бумажку в руках и, покачав головой, усомнился:

— А с чего вы взяли? Тут же нет подписи.

— Во-первых, оно, как и «Метресса», напечатано на машинке. Обратите внимание, что буква «н» и здесь, и там несколько завалена. Следовательно, машинка была одна и та же. Во-вторых, в первом стихотворении встречалось: «фильдеперсовые чулочки», «платье с кружевом аграмант» и «лента красная»; в этом же: «каламянковое небо над глазетовым гробум» и «перекошенная кромка». Таким образом, можно сделать вывод, что преступник связан со швейным делом. Это подтверждает и характер увечий Анны Извозовой. Ее лицо изуродовали колесом раскройного резака. Именно оно и оставило такие глубокие следы.

— Звучит убедительно, — согласился полицейский. — Только вот попробуй отыщи его! В Петрограде одних ателье и швейных магазинов — не сосчитать! А сколько мелких мастерских? Сотни! Что касается «Мадам Дюклэ», то все работники мной опрошены и проверены. У каждого из них имеется алиби, как в отношении нападения на белошвейку, так и убийства Вяземской. — После некоторого раздумья он добавил: — Что ж, тогда есть смысл напечатать «Незнакомку», а потом поместить в журнале объявление, мол, просим автора явиться за гонорарием. Вот тут-то мы его и прихлопнем, как муху на оконном стекле.

Клим Пантелеевич пожал плечами:

— Откровенно говоря, сомневаюсь, что он придет за деньгами. Ему не деньги нужны, а слава. Да и не настолько он глуп, чтобы попасться на этот крючок. Можно допустить, что Супостат пришлет посыльного, как он уже это делал. Правда, если вы сумеете незаметно проследить за ним — тогда есть шанс. Но очень слабый. Он ведь и посланца своего порешить может. Ему терять нечего.