Эрик Вальц - Тайна древнего замка

Наши воины напали на Каринтию, там они грабили и выжигали огнем селения, а когда вернулись домой, то уже не были прежними. Их совратила простота насилия. Их ожесточили увиденные ужасы.

Император не выполнил свое обещание. Нам отказали в праве владеть своими же землями. Нас обозвали чудовищами и дикарями, ведь мы не поклонялись христианскому богу. Дошло до первых битв. Наш вождь, Булчу, попытался остановить кровопролитие. Он договорился о встрече в Баварии. Когда Булчу прибыл туда, его убили.

Разгорелись споры о том, что нам делать в ответ на это. Мой народ — народ кочевников и скотоводов, народ охотников и разбойников, но не убийц. И все же о прошлом не забудешь. Наши мужчины разорили целую страну, чтобы добиться мира и признания нашего права на землю, так почему бы не опустошить еще одну? Суть насилия в том, что его нельзя призвать и отогнать прочь, когда вздумается. Стоит нам вдохнуть его испарения, как оно становится частью нашей души, а мы становимся частью мирового зла. Война с Баварией принесла еще больше жертв, чем война с Каринтией. Баварцы ответили ударом на удар. Мы жгли их города, они вешали наших мужчин за ноги, мы калечили их женщин, они похищали наших. Народ разрывался между стремлением к мести и к миру.

И эти двое мужчин, заключивших тот договор четырнадцать лет назад, тот император и тот вождь, стали источником диковинного переплетения судеб и событий, которые и привели нас с Бальдуром в этот лес, белый от снега и алый от крови.

Кинжал в моей руке был одним из множества кинжалов, блеснувших под солнцем.

Наша история была лишь одной из историй о войне, историй, которых мы никогда не узнаем: тысячи тысяч отцов и матерей хоронили своих сыновей, желая, чтобы все было иначе; на плодородную когда-то землю пролились тысячи тысяч слез, и от их соли завяли всходы любви.

Горло Бальдура станет одной из множества глоток, которые вскроют острым лезвием.

Во мне зрело желание убивать и боролось с желанием простить. Я присутствовала при военных походах моего народа и видела много страшного. Людей — изрубленных, иссеченных, избитых, искалеченных, изуродованных, истерзанных, изможденных. Я видела руины — домов человеческих и жизней человеческих, из камня и из плоти и крови. Я страдала вместе с ранеными, я плакала с ними. Я научилась ненавидеть убийство и любить милосердие. Но то, что ты ненавидишь, влияет на тебя столь же сильно, как и то, что ты любишь. Я стремилась к миру, но не могла достичь его, ведь не было мира в моей душе, была лишь война и новый плен, в который я угодила.

Я была уже в трех шагах от Бальдура, когда он заговорил со мной. Он так и не повернулся, продолжая выщипывать перья. Судя по тому, что теперь Бальдур говорил уже тише, он понял, что я подошла к нему.

— Это из-за меня тебя похитили, — прошептал он. — Вначале Агапет не имел к этому отношения. Я увидел тебя, и ты сразу же понравилась мне. Ты стояла на поляне и набирала воду в ручье. Твои движения, твои волосы… Нет, дело не только в этом, дело в том образе, который ты воплощала. В тебе чувствовался покой, отголоски мирной жизни, ты была словно Ева, жена Адама, и тогда мне так захотелось, чтобы мы с тобой были одни в этом мире. И мне так захотелось этого… Захотелось тебя, — он еще быстрее принялся выдергивать перья. — Но Агапет не позволил мне даже налюбоваться тобою. Он захватил тебя только для того, чтобы я не мог этого сделать. Так он хотел поставить меня на место. Или бросить мне вызов.

Я была на расстоянии вытянутой руки от Бальдура. Все еще стоя на коленях в снегу, он повернулся и посмотрел на меня, подняв голову, словно подставляя мне горло. Руку с зажатым в ней кинжалом я спрятала за спиной.

— Я знаю, ты не поверила бы мне, даже если бы понимала мои слова. Но когда я ударил тебя на допросе, на самом деле я ударил себя. Потому что я влюбился в тебя, пусть ты и дикарка, пусть дочь врага. И когда я пришел к тебе в комнату тогда… Это было ужасно, но и это я сделал по любви.

Только за эту фразу он заслуживал того, чтобы я убила его.

Только за эту фразу он заслуживал того, чтобы я простила его.

Он бросил свою любовь в грязь. Это было чудовищно. А ведь любовь — это светлое и чистое чувство. Как можно изнасиловать кого-то по любви? Как можно называть это чувство любовью? Кто этот мужчина, стоящий передо мной на коленях? Жестокое дитя, знающее лишь войну и привносящее ее даже в любовь? Одинокий мужчина, который не мог жить без войны? Или просто человек, такой же, как и все, запутавшийся в паутине вражды и раздора?

Вести войну ради мира, строить счастье на гóре, насиловать по любви. Есть одно — есть и другое. Действительно ли Бальдур так уж отличался от меня? От нас? От тебя, читающего мое послание на стенах этого замка?

Бальдур протянул мне черные перья, еще теплые от погасшей ныне жизни, а я смотрела на кровь на его руке и растроганно думала о том, что жест этот исполнен любви, но в то же время и зловещего предзнаменования: Бальдур не знал, да и не мог знать, что у меня на родине черные перья имеют особое значение. Черное перо — это повеление убить кого-то.

Он передал мне три пера.

Одной рукой я приняла его черный подарок, вторая же готова была метнуться вперед и нанести удар. Но мое стремление к жизни победило. Смерть Бальдура привела бы и к моей погибели. Бежать не имело смысла. Оказаться зимой в чужом краю, не зная дороги домой и оторвавшись от преследования всего на день… Это не лучшие условия для побега. Но к чему эти перья? Совпадение? Или боги хотели передать мне знак, использовав для этого ничего не подозревавшего Бальдура? Убей трех человек, и ты будешь свободна? Графа и графиню, которые хотят моей смерти? Немую старуху, ненавидящую меня и мой народ? Элисию, которая добра ко мне, но не отпустит меня, ведь я ее единственная подруга и мне суждено стать кормилицей ее ребенка? Бальдура, которого мне в одно мгновение хочется зарезать, а в другое — простить? Или еще кого-то, о ком я даже не подозреваю? Или эти перья означают, что должно умереть три человека, прежде чем я обрету свободу? Может быть, я неверно толкую знамение богов? Имеют ли они вообще отношение к этому? Или все это лишь выдумки? Возможно, я схожу с ума, как графиня, которая вот уже несколько недель только и делает, что плачет и кричит? Схожу с ума, как Бальдур, влюбленный насильник? Схожу с ума, как Элисия, заблудившаяся в мире своих страхов?

Мне не место в этом замке, но я стала его частью. Я больше не способна отличать безумие от разума и добро от зла.

Часть 2 Апрель—июнь 913 года Элисия

Прошло около трех месяцев с тех пор, как я писала в последний раз. Это было еще до отъезда Мальвина. В замке было холодно, я чувствовала себя такой одинокой. Хотя я и жила в своем доме, у себя на родине, мне казалось, что я попала в изгнание.