Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

— Я не амалекитянин и не аспид! А Моисей мертв!

— Пасха вечна, — отвечаю я. — Моисей разгоняет воды Красного моря даже теперь, пока мы разговариваем.

— Тогда скоро он тоже окажется на другом берегу и не сможет тебе помочь.

— Значит, ты отказываешься позволить этой женщине самой править своим судном? — спрашиваю я.

— Она впустила меня, и я останусь с ней, чтобы дарить утешение, в котором ей отказал ваш Бог. Иначе я был бы неблагодарным гостем. Ты не находишь?

— Как тебе будет угодно. — Я поворачиваюсь к Бенту. — Мне понадобятся три вещи. Холодная вода из Тежу. Наполните самый большой таз или котел, какой только найдете. В него должна поместиться Гемила. У нас есть, если вы не сможете…

— У нас есть такой! Что еще?!

— Камбалу. Принесите самую маленькую. И ради Бога, живую. И наконец, попросите Синфу показать вам, где лежат наши магические краски. Принесите их мне и налейте понемногу на блюдо.

— А что мы будем делать? — спрашивает сеньора Файам.

— Вся мерзость и грязь придает силы Другой Стороне. Так говорится в Зохаре. И это знает демон. Гемилу нужно вымыть.

— Ты можешь даже подстричь мне ногти — это тебе не поможет! — шипит ибур . — Для меня Шабат — просто еще один закат, а ты — тень, пытающаяся остановить пожар.

— А камбала? — спрашивает сеньора Файам шепотом, чтобы не услышал демон.

— Рыбы невосприимчивы к подобиям Маймона, — отвечаю я. — Она поможет нам бороться с ним.

Пока Бенту нет, я объясняю сеньоре Файам, как мы будем петь Девяносто Первый Псалом, чтобы подготовить Гемилу. Слушая меня, сеньора обеими руками хватается за цепочку курильницы.

— Убери от меня эту мерзкую вонь, козел сраный! — неожиданно орет демон. — И запомни, Берекия Зарко, если ты выгонишь меня из моего дома, ты никогда не найдешь убийцу своего дяди!

Слова злобного создания лишают меня дара речи. Я смотрю в темные глаза Гемилы, пытаясь установить с ним контакт. Ее голова лениво вращается, словно ее неудержимо клонит в сон. Выпрямившись, она утробно смеется.

— Так ты видел убийцу?! — требую я ответа.

— Видел! Но если ты опять поднимешь на меня палец Моисея, я вцеплюсь в эту тайну так же, как вцепился в эту женщину.

— А если я оставлю тебя в покое, ты опишешь мне убийцу? — спрашиваю я.

— Да.

— Почему я должен тебе верить?

— Маймон не лжет, — говорит он. — Я даже осмелился сказать правду твоему Богу. Я его не боюсь. Мне нечего терять. Только евреи вроде этой грешной шлюхи считают своим долгом лгать пред лицем Господа!

Сеньора Файам хватает меня за руку:

— Неужели ты послушаешь ибура , Берекия?

— Но ведь он знает! — кричу я. — Он знает, кто это сделал!

— Развяжи меня! — требует демон.

Я вырываю руку из дрожащих пальцев сеньоры Файам. Подняв сжатые кулаки к лицу, она вопит:

— Неужели ты станешь служить Самаэлю, самому Дьяволу, чтобы отомстить за дядю?!

Признание комом встает в горле: да! Я сделаю все, чтобы найти убийцу! Все, что угодно!

Так что же тогда удерживает меня? Сама Гемила? Она с кряхтеньем резко выпрямляется, вытягивая шею и приподнимая скамейку, к которой ее привязали. Она позволяет ей с грохотом опуститься на пол и принимается извиваться в своих путах, словно ее пронзают раскаленным мечом. Она жадно ловит ртом воздух. Как только прилив внутри нее отступает, она бросает на меня непроницаемый взгляд.

— Развяжи меня! — требует она.

Глухое рычание заставляет меня обернуться. Белу остервенело скребет единственной передней лапой дверь во двор.

У меня в голове раздается голос дяди: «Не оставляй живых ради мертвых!», его ладони ложатся мне на плечи, когда я поворачиваюсь к демону. Я принимаюсь петь Девяносто Первый Псалом:

— …И под крыльями Его будешь безопасен… не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

— Ты никогда не найдешь убийцу! — визжит Маймон. — Никогда!

Сеньора Файам подхватывает пение, и вращающееся колесо псалма объединяет наши нестройные голоса в единое целое. Мы поем:

— Только смотреть будешь очами своими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: «Господь — упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем своим. Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему. Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих…

Произнося молитву, я внутренне отворачиваюсь от демона, поднимаясь по ее ступеням все выше. Оказавшись на сияющем парапете внутренней вибрации, поддерживаемой мехами в моей груди, я вновь поднимаю над Гемилой средний палец.

Она затравленно озирается, пытается вырваться из пут, непристойно бранится на иврите, кричит, давится хохотом. Она дарит мне улыбку, полную лживого очарования, показывает язык. Но она где-то далеко внизу, опутанная коконом мелодии псалма, который я вверяю теперь сеньоре Файам. Тайные имена Бога поднимаются к моему горлу, перетекают в носу, пока я подстраиваю дыхание к ритму слов. Свет и тьма сливаются воедино, затем вновь разъединяются застывшим контрастом. Мир словно бы освещен черным пламенем. Время отступает, и с высоты я вижу, причиной смеха Гемилы — страх одиночества. Все еще поднимаясь, окрыленный мелодией псалма, я протягиваю руку, чтобы погладить ее по щеке. Боль. Укус зла. Ледяной ветер. Кровь, текущая по руке. Крики. Сеньора Файам, моющая меня.

— Демон укусил тебя! — кричит она.

Я отмахиваюсь от нее и снова начинаю петь. Комната как будто выцветает, и мы с Маймоном смотрим друг на друга сквозь искаженное, неторопливо дышащее пространство. Бенту протягивает ко мне руку, кладет ладонь на плечо.

— Ванна готова, — говорит он.

Гемила сопротивляется со звериной яростью, пока мы раздеваем ее. Я оборачиваюсь в сторону спальни: маленький сын Гемилы Менахим сидит в комнате, плача и обнимая Белу.

— Вы должны уйти! — говорю я.

Он вскакивает, бежит мимо нас. Пес не отстает от него ни на шаг. Вдвоем они бросаются прочь из дома.

Речная вода холодна и прозрачна. От криков Гемилы дрожит воздух. Она сжимает кулаки, на шее вздуваются жилы. Она выдирает руки из веревок. Удар настигает сеньору Файам и опрокидывает ее навзничь. На лице Гемилы отражается радость баньши. Из ее рта стекает кровь, подкрашивая воду в бадье причудливыми красными фонтанчиками.

Она извивается в наших руках, каждый мускул ее устремлен к бегству.

Насквозь промокший в ледяной воде, но согретый мысленной молитвой, я пою, пока Бенту сдерживает жену.

Наконец бесконечный холод лишает ее сил для борьбы. Ее зубы начинают выбивать дробь. Я держу перед ней курящиеся благовония. Ее губы бледнеют, взгляд заволакивает пелена.

Мы поднимаем ее из ванны. Сеньора Файам вытирает полотенцем ее волосы, шепча нечто успокаивающее. Бенту целует жене руки.