Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

Тяжело сглотнув, я думаю: «Пути алхимии, непредвиденные дядей, превратили дружбу в страх. Потом — в ненависть и, наконец, в убийство». Поскольку в чьей еще душе может быть столько страха, как не в душе нового христианина? В ком больше ненависти, чем в португальских и испанских дворянах? И кто, в таком случае, мог вернее всего предать дядю, как не аристократы из бывших евреев, помогавших ему вывозить книги на иврите — Зоровавель и царица Эсфирь!

Неужели они не поладили из-за чего-то?

Ту Бишват писал, что safira , которую ему в последний раз отправил дядя, до него не дошла. Может быть, дона Менезеш стала тратить прибыль, предназначенную для покупки новых рукописей, на что-то иное. Или, возможно, бескомпромиссное поведение дяди стесняло свободу Зоровавеля. Неужели он стал продавать книги на сторону?

Подлый Хаман, в таком случае, изображенный в последней Агаде дяди, — в той самой, похищенной из геницы , — должен быть графом Альмирским в старости. Это его лицо искал мой наставник, о нем он сообщил мне накануне пасхального ужина.

И все же, если граф виновен, если это он хотел, чтобы Симон и другие молотильщики больше не смогли рассказать ничего, связанного с ним, тогда почему он согласился отвезти Диего в лазарет? Я показываю Фариду:

— Нам нужно найти украденную Агаду, чтобы доказать, что граф Альмирский приказал убить дядю или даже сделал это сам.

— Каким образом? — спрашивает он.

— Мы обязаны каким-то образом поймать дону Менезеш и графа. Она должна быть у них.

— Берекия! — внезапно кричит Реза. — К тебе гости… отец Карлос.

Это уловка, придуманная матерью, чтобы выманить меня наверх?

— Пусть спускается! — отвечаю я.

— Кто там? — спрашивает Фарид.

— Священник, — отвечаю я.

Я убираю Агаду в тайник, запираю крышку и прячу ключ в воздушный пузырь угря.

Отец Карлос ощупью спускается по лестнице. У него на лбу выступили бисеринки пота, он жадно хватает ртом воздух, словно долго бежал.

— Иуда? — спрашиваю я.

— Ничего. — Он подходит ко мне и берет меня за руки. Его голос дрожит, когда он говорит мне: — Ты должен мне помочь!

— Это северянин? Он гонится за вами?!

— Нет, нет… не то. Но Боже милосердный. Я разговаривал с доминиканцами… Они, должно быть, вызвали демона, чтобы убить меня. Я понял кое-что: зло завистливо. Дьявол стремиться уничтожить все лучшее. Твой дядя владел добрыми силами, способными исцелить мир сущий и Царство Божие. Если дьявол захотел… я считаю, он и доминиканцы отправили за всеми нами демонов. Белого Маймона. Гемила и вправду его видела! Она оказалась права!

Глядя в его горящие глаза, я понимаю, что безумие Лиссабона, наконец, захлестнуло и священника.

— Карлос, прошу вас, хватит! У меня нет времени на образные речи.

— Тогда взгляни на это! — вскрикивает он.

Он достает очередной талисман. На квадратном куске гладкого пергамента крошечные письмена иврита формируют две неопрятных концентрических окружности, цитирующие Притчи. Наружная гласит: «Насилие есть мясо и пища предателей», внутренняя — «Светильник нечестивых угасает».

— Я нашел это в подкладке своего плаща! — кричит отец Карлос. — В моем плаще! Как ты это объяснишь?! Как?!

— Цыц! — говорю я.

Я достаю из сумки талисман, который он отдал мне раньше. Местами почерк на новом талисмане в точности совпадают с предыдущим, а кое-где становится неуверенным, словно писавший ослаблен тяжелой болезнью или вином.

Я протягиваю талисманы Фариду. Он нюхает их, потом лижет.

— Похоже на твои чернила, — показывает он.

— Мои чернила?! — Решение обрушивается на меня с силой, заставляющей застонать. Я столько времени избегал очевидного. — Карлос, эти надписи не имеют ни малейшего отношения к смерти дяди, — говорю я. Я верчу в руках пергамент, чтобы, распознав текстуру, убедиться в том, что виновен художник. — Идем, — велю я священнику.

Они с Фаридом идут следом за мной наверх. Мама приглушенным тоном читает молитвы. Она останавливается, чтобы наградить меня тяжелым взглядом. Реза делает тишину еще более угнетающей всем своим видом, выражающим праведное негодование, которое старательно копирует Синфа. Мы быстро проходим в комнату моей матери. За потайной панелью над дверью я нахожу талисман, над которым она работает. Почерк совпадает.

— Не понимаю, — говорит отец Карлос.

— Она наверняка подслушала вашу с дядей ссору. Решила, что может помочь. Суждения, омраченные беспокойством и скорбью, ведут к подобным чудовищным результатам. Этот талисман она наверняка подсунула вам в плащ, пока вы спали во дворе. Она принимает экстракт белены и не смогла писать достаточно аккуратно, да и подумать как следует тоже. Мне жаль. Я уверен, она не желала зла. Просто хотела, чтобы вы отдали книгу Соломона ибн Габироля, которую так сильно хотел дядя. В ее состоянии она наверняка решила, что этот талисман сможет вернуть ее брата. Две тайны сплелись воедино. Мы считали, что они — суть одно и то же.

Если бы я тогда повнимательнее прислушался к собственным словам, то не совершил бы последующей ошибки.

Фарид, отец Карлос и я идем в лавку, где моя семья не могла бы нас услышать, чтобы решить, что делать дальше. Когда я рассказываю священнику о том, кому принадлежат лица Зоровавеля и царицы Эсфирь, изображенные в личной дядиной Агаде, Фарид уверенно показывает:

— Мы возвращаемся во дворец Эстош, чтобы снова встретиться с графом Альмирским, и заставляем его признать вину.

Я перевожу его слова священнику, и он говорит:

— А что, если наш граф откажется признаваться?

Фарид достает из сумки самый устрашающий из кинжалов в его коллекции, пятнадцать сантиметров смертоносной стали, загнутой наподобие серпа. Он угрожающе взмахивает им перед носом священника.

— Граф не откажется! — показывает он. — А почему? Потому что актеру нужен голос. Я приставлю кончик к его адамову яблоку и вырежу его одним движением, если он не скажет нам правду.

Священник отклоняется, отводя руку Фарида, и говорит мне:

— Я не знаю, что он только что сказал, но мне это не нравится. Дона Менезеш… скорее уж она признается во всем.

— Почему? Потому, что она женщина? — презрительно морщусь я. — Если она — тайная еврейка, не желающая раскрываться, она не станет колебаться, приказывая своим прихвостням снести нам головы!

— Жоанна, дочь графа, — говорит Фарид. — Она нам поможет.

— Если мы сможем до нее добраться.

Пока я перевожу наш диалог Карлосу, в дверь со стороны улицы Храма, ведущей в мамину комнату, раздается стук. Мы мчимся туда. Открыв дверь, я обнаруживаю круглолицего мальчонку с выпученными глазами. Он достает из своей сумки записку и протягивает ее мне.

— Послание, — сообщает он.