Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

Так что, возможно, человек все же может найти дом в чужой стране. Перед отъездом мама была столь любезна, что сшила новую абу Аттару, человеку, одолжившему мне свою одежду, когда я бежал по Мавританскому кварталу тем злосчастным воскресеньем гибели евреев. Он встретил меня крепкими объятиями. Прежде, чем покинуть его дом, я съел целого цыпленка, фаршированного черносливом и лимоном. Мы соединили руки в молчаливой молитве, затем вместе прочли несколько сур Корана.

Исаак ибн Фаррадж, аскет, спасший голову своего друга от костра Россио, окончил дни в Валоне, став преуспевающим писцом. Я случайно встретился с ним на Родосе, когда его завоевали турки, и он выглядел так, словно не брал в рот ни крошки с тех самых пор, как уехал из Лиссабона. Кожа да кости. Борода, словно белый лишайник. Оказалось, он кое-что выяснил о фруктах, которые привозят из Нового Света, поскольку беспрестанно повторял:

— Берегись помидоров!

Дом Мигель Рибейру, дворянин, узнавший от дяди о своем еврейском происхождении, до сих пор живет в Лиссабоне как тайный еврей. Вскоре после нашего отъезда он потерял во время охоты глаз. Думаю, он просто не смог отказаться от последнего порока старых христиан.

Ах да, любопытная вещь произошла с Диди Молшо. Он прошел все круги системы португальского суда и стал придворным секретарем. Потом, как он рассказывал, пред лицем короля Хуана, наследника Мануэля, появился смуглый маленький еврей с блестящими глазами, похожими на дядины, заявивший, что является представителем потерянного колена Рувима, обитающего в Аравийской пустыне. Он назвался Давидом Рувимским и явился в Португалию в надежде получить войска для возвращения Иерусалима из-под власти турков. И хотя король Хуан отказал ему, Диди был очарован. Он вернулся к иудаизму и сделал себе обрезание. Изучение Каббалы привело его к тому, что ему стали приходить видения, оказывающиеся пророчествами.

Под еврейским именем Соломон Диди отправился проповедовать в Италию, и точность его предсказаний снискала славу равно среди христиан и евреев. В мае 1529, после долгой переписки, я принял его в своем доме в Константинополе и последующие полгода помогал ему осваивать технику Абулафии, способствующую освобождению от уз сознания. Его книга поучений, основанная частью на наших совместных исследованиях, была опубликована на Салониках в том же году. Он вернулся в Рим, следуя за своим видением, и даже снискал расположение Папы Клемента. Тем не менее я опасаюсь за его жизнь. Папы — люди, завидующие искренней вере в других, и хитрые, как голодные хорьки. А Диди, благослови его Бог, привиделись тяжелые тучи, задевающие горные вершины.

Фарид поселился рядом с нами. Его стихи, опубликованные в Константинополе, имели огромный успех. Его семнадцатилетний любовник, кузнец Шамси, играет на уде и поет голосом пастушьей дудки. Он дружелюбный, веселый молодой человек с вялыми мышцами и ресницами, похожими на черные лепестки роз. Конечно, он не обладает несомненным достоинством Баска, но, кажется, Фарид вполне им доволен. Несколько лет назад они усыновили двух сирот Самира и Руми. Они прекрасные, хоть и грубоватые, товарищи по играм для моей дочери Зулейхи и сына Ари.

Каждый вечер мы ужинаем все вместе. Для меня огромное счастье иметь возможность беседовать с Фаридом с помощью жестов. Временами, когда воспоминания накатывают на меня, и я не желаю слышать звук собственного голоса…

Когда мы в последний раз были в Лиссабоне много лет назад, я спросил Фарида:

— Как ты думаешь, Господь будет ждать нас в Константинополе? Здесь, в Лиссабоне больше не осталось и Его следа.

Он взмахнул руками, описав ими круг, цитируя слова дяди:

— Ты должен открыться, чтобы открылась дверь. Именно в себе ты найдешь Его, если Он все еще существует для тебя.

Я ждал ответа на свой стук в дверь долгие годы. Оказалось, человек должен стать неутомимым дятлом, чтобы достучаться до тугоухого Бога, а у меня попросту нет клюва.

Так что, возможно, я все же нашел тот клочок земли, о котором говорил когда-то. Тот самый, к которому, по моим ощущениям, приближается мир, где нет ни священников, ни раввинов, населенный лишь мистиками и неверующими. Кто из них однажды займет главенствующее место в моем сердце, я пока не могу сказать.

Моей дочери Зули сейчас восемнадцать. Она хочет стать писцом, как тетя Эсфирь. Но я вижу в ней многое от Резы. От природы благородная, ее глаза вспыхивают, когда она говорит. А, рассердившись, она грозно окидывает меня пылающим взглядом, отрепетированным перед зеркалом.

Ари, шестнадцатилетний, уже крепко сложен. У него черные вьющиеся волосы моей жены и умные проницательные глаза дяди.

Он учился, чтобы стать иллюстратором, и мог бы в один прекрасный день стать замечательным художником. Но он с самого детства мечтает о путешествии в Новый Свет в поисках приключений.

— Иллюстратор манускриптов на иврите в Бразилии — как маца на луне, — то и дело говорил я ему.

Однажды он ответил мне:

— Но некоторые индейцы там обрезаны. Ту Бишват говорит, они евреи.

Очень похоже на меня в юности, да? Интересно, что дядя сделал бы с ним. Думаю, если он и вправду собирается отправиться в Бразилию, возможно, ему бы следовало стать мохелем .

Потеря Иуды и дяди повергла мою мать в жизнь на грани эмоций. Она стала шить одежду для турецкой аристократии Константинополя и безупречно вела дела во фруктовой лавке, которую мы открыли здесь. Но любая попытка сблизиться с ней наталкивалась на смущенное неприятие. Общение, даже с тетей Эсфирь, давалось ей с трудом. Ранним утром я несколько раз заставал ее неподвижно стоящей над моей постелью с нечеловеческим стоицизмом скульптуры богини на носу корабля. Когда мне приходилось надолго уезжать из дома, она гладила меня по руке и затем быстро отворачивалась, словно уже нет надежды на мое возвращение. Молитвы и песнопения только расстраивали ее. Белена немного помогала. Она умерла во время Пасхи почти восемь лет назад.

Что до тети Эсфирь, мы давно помирились с ней, на деле — сразу же после смерти Диего. За что мне было осуждать ее и Афонсо Вердинью? Разве вправе я отталкивать ее, какими бы отношениями не благословил ее мир? Незадолго до отъезда в Константинополь он верхом примчался в Маленький Еврейский квартал, привезя с собой золотое обручальное кольцо. Словно рыцарь из какой-нибудь арабской легенды. Они поженились сразу, как мы сошли на турецкий берег.

Таким образом, как подтвердила и моя жизнь, любовь не всегда ограничивается единственным объектом. Я не сомневаюсь, что тетя Эсфирь любила дядю и отдала бы за него жизнь. Однажды, когда она принимала ванну, я открыл ее серебряный медальон и обнаружил в нем длинную прядь дядиных седых волос. Я стащил один волосок и съел его.