Виктор Суворов - Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

— Про гений я поняла. Расскажи, как работает.

— Работает просто. Чем выше поднимаемся, тем ниже давление воздуха. А когда с высоты на землю опускаемся, давление возрастает. Прибор от давления воздуха срабатывает. Как только долетишь до высоты, которая тебе требуется, так он и сработает.

— Но давление воздуха меняется.

— Перед прыжком с метеорологами консультируемся и соответствующие поправки вносим.

— Ясно.

— Сейчас кладем прибор под стеклянный колпак и откачиваем воздух. Следим за показанием шкалы. Это давление на высоте четыре тысячи. Вот ты летишь. Вот давление повышается. Прошла три тысячи. Прошла две. Одну. Восемьсот. Шестьсот. Четыреста. Триста. Двести. Оп!

Хлопнул прибор. Вроде стрельнул дуплетом. Вроде пружина мощная мышеловку захлопнула.

— Ловко?

— Ловко. А если… не сработает?

— Дурилка ты огненная. В нем же дублирующий механизм.

— А если…

— Овечка тупорылая. Название какое? РПР–3. Создан творческим гением… Три механизма независимо друг от друга. Ты дуплетом выстрел слышала, а их не два, а три. Иногда в два сливаются, а иногда и в один. Твой прибор опробован пятьсот шестьдесят семь раз, и каждый раз все три курка сработали. Не веришь — вправе вызвать инструктора и конструктора. В твоем присутствии сколько хочешь раз опыт повторят.

— А твой прибор тоже испытывали?

— Шестьсот сорок один раз. Был один отказ. Два курка сработали, один отказал. А мне они все три и не нужны. Мне одного вполне хватит.

— И прыгала?

— Прыгала. Завтра вместе начнем. Только смотри, главное в нашем деле не хлюздить.

С детства Жар-птица правило усвоила: только хлюздить не надо. В высших кругах девочка выросла. Папа у Насти был командиром о многих ромбах. Так вот соберутся друзья папочкины, надерутся коньячища и на язык непонятный переходят: «Молодец, Андрей Константинович, перед самим Тухачевским не хлюздишь».

Откуда у больших начальников термины не армейские, понять Насте Жар-птице не дано. Спросила в школе у учительницы, у Анны Ивановны, что это за слово такое. Анна Ивановна, интеллигентная такая женщина, брови удивленно вскинула, возмутилась. «Ах, Настенька-отличница, всей школы гордость, а вещей таких простых не знаешь. Придет время — зачалишься в кичман, простите, — в тюрягу, загремишь по зонам котелками, а языка человеческого не понимаешь. Хлюздить — бояться. Это старая феня, но как же познавать ребенку новое, если он старого не знает. И запомни, девочка, хлюздить в этом мире незачем».

Затянулась Анна Ивановна беломориной, глянула в даль поднебесную и добавила: «Лучше не хлюздить».

Бросали с четырех.

Внизу море сверкает миллионом зеркал. Коса песчаная за горизонт пролегла. Установили курки на совсем короткое замедление.

Холованов сам в кабине. Самолет у него — Р-5. Белый шарф шелка парашютного по ветру шлейфом. Поднял на четыре тысячи. Улыбнулся.

— А ну, девоньки, на плоскости выбирайтесь. И не хлюздить. Чуть что, руками отрывайтесь.

Это и так ясно. Не первый раз инструкцию повторяют.

Выбрались на плоскости. Настя — на левую. Катька — на правую.

— Готовы?

— Готовы.

— Подождите малость. Так. Пошли.

Скользнули обе с крыльев. Провалились в небо.

Снова бросили с четырех. На автоматическое раскрытие теперь на трех. Летят.

Переполнило Настю ветром, как парус корабельный. Страшно Насте. За кольцо хватается. Оно и не кольцо вовсе. Просто называется так — кольцо. На самом деле — рамка металлическая. С тросиком. Руки в стороны положено. А Настя нет-нет да кольцо потрогает. Тут ли оно? Оно тут. Целую вечность летели.

Настя уже и не надеялась, что прибор, созданный творческим гением советских людей… а он как стрельнет! Вырвало хрустящий купол из ранца, разнесло над головой, и хлопнул он, воздухом переполнившись. Осмотрела Настя купол: хорошо наполнен. На стропах ни перехлестов, ни переплетения, ни скручивания. Теперь осмотреться: нет ли вероятности в чужой купол ногами влететь? Нет такой вероятности. Развернулась на стропах вокруг: нет ли опасности столкновения? И такой опасности нет. Катька рядом летит, хохочет:

— Завтра на двух тысячах раскрываться будем.

Раскрылись на двух тысячах. Обе рядышком.

Строг Холованов: не торопитесь. Успех закреплять надо. Десять прыжков с раскрытием на двух тысячах. Потом понемногу и ниже раскрываться будем. За компанию и Холованов с ними третьим иногда прыгает.

Вечерами после прыжков на песчаной косе жгут костер. До самого неба.

Выбрасывает море чурки, сучья, бревна. Годами на берегах эти бревнышки и чурочки лежат. Сохнут. А потом попадают в костер сборной Союза. Говорят, что йодом чурки пахнут. Говорят — солью. Еще чем-то пахнут, говорят. Что бы ни говорили, а костер пахнет морем. И Настя у костра. И вся команда тут. Песни до зари:

А потом:

Еще пели песни свои, особые, десантные:

К утру ближе пошли непристойные. Катька — самая первая. Такие песни запевала, что вся сборная хохотом чаек пугала. И танцевали до рассвета.

Бросили с четырех с раскрытием на двух.

Хлопнул купол, и зависла Настя над морем. А у Катьки не хлопнул. Мимо скользнула Катька и вниз, вниз, вниз. В точечку превращаясь. Чем Настя помочь может? Парашют раскрыт, и никак на нем Катьку не догнать. Катьке только криком и помочь можно. И кричит Настя:

— Рви! Катька! Рви! Кольцо рви!

На земле Катька смеется. И Холованов смеется. И вся сборная смеется. Катька уже тренированная. Ей прибор не на два километра взвели, а на двести метров. Чтоб Настю пугануть.

Настя уж думала, что Катька разбилась.

Смеются все. Одна Настя в себя прийти не может. Сердце не железное.

— Ладно, ладно, Настя, будешь и ты когда-нибудь почти до самой земли летать не раскрываясь, сама новичков пугать будешь. Иди отдыхай. Больше тебя пугать не будем. Завтра прыгаем снова с четырех, но раскрытие на километре. Это не фунт изюму. Иди, морально готовься. Не побоишься на километре раскрыться?

— Не побоюсь.

Бросали с четырех. С раскрытием на километре.

На километре хлопнул у Катьки купол, а Настя вниз летит, превращаясь в точку.

Теперь Катьке очередь кричать.

— Настюха, раскройся! Раскройся, дура! Руками рви! Руками!

Ничем не поможешь ей. Зависла Катька на парашюте — быстрее не полетишь. А Настя, не раскрываясь, — к земле, к земле, к земле. И с земли ей орут: «Рви! Настюха! Рви!»