Александр Бондарь - Лёнька Пантелеев

— Э-это, — начал заикаться Миша, — охотно… Катя, э-э, Катерина Ивановна… э-э-э, как это говорится, позвольте вам представить… моего, моего… друга… гм-м…

— Очень приятно, — любезно сказала Катерина Ивановна и с большой готовностью протянула руку.

Лёнька поднялся, щёлкнул каблуками, ловко поцеловал её ручку, после чего опять сел. Миша Маснизон как-то жёстко и неуверенно примостился на кончик стула. Катерина Ивановна, наоборот, сразу почему-то обрела спокойствие и, кокетливо улыбаясь, смотрела на Лёньку.

— Какой вы молодой, — протянула она, — я представляла себе вас другим…

Лёнька засмеялся и налил ей и себе вина.

— Давайте выпьем, — сказал он просто, — давайте выпьем за нашу с вами молодость…

— Охотно, — весело произнесла Катерина Ивановна и чокнулась с Лёнькой.

— Э-э, да. Прелестный тост, — залебезил было Миша Маснизон, но Лёнька только тяжело на него посмотрел, и тот сразу же осел на месте.

— Ваш муж? — коротко спросил Лёнька, кивнув в сторону Миши.

— Нет, просто знакомый, — ответила Катерина Ивановна.

— Плевако, — продолжал Лёнька, — мастер язык чесать. Соловей. Меня защищал.

— Поверьте, от души, — произнес Миша, — от всего сердца, так сказать…

— Так и пел, так и пел, — продолжал Лёнька, не обращая на Мишу внимания. Потом, выдержав паузу, кивнул: — славно пел, да плохо сел. К расстрелу меня приговорили. Слыхали, верно?

— Позвольте, — опять вмешался Миша, — я ведь сделал всё, что мог… Всю душу вложил… Надеюсь, вы понимаете, что я здесь, так сказать, неповинен. Я сегодня даже в тюрьму к вам ездил, честное слово ездил — кассационную жалобу привозил. На подпись.

— Кассационную? — с интересом переспросил Лёнька. — Что ж, это всегда можно подписать. Давай сейчас подпишу.

— К сожалению, — как-то неуклюже и беспомощно заблеял Миша, — я её… э-э-э… не захватил с собой. Не учёл, так сказать, возможность встречи. Разрешите, я за ней домой сбегаю… Это тут рядом совсем…

Лёнька, прищурясь, посмотрел на него и весело сказал:

— Далеко пойдёшь. Далеко пойдёшь, Плевако. Но домой ты не побежишь сейчас. Ладно с ней, с жалобой. В другой раз подпишу… Верно, Катерина Ивановна?

— Вам виднее, — ответила девушка.

Лёнька посмотрел на неё и, взяв её руку, сказал с грустью:

— Красивая вы, Катерина. Очень красивая. Легко жить будете.

— Как знать, — почему-то вздохнула она.

— Факт! — настаивал Лёнька. — Факт! У меня слово и рука верные. Как я сказал, так и будет. Потом не раз вспомните…

«Ассистенты» между тем заканчивали свою работу.

Разделив зал на две половины, они быстро обходили столы. Потом оба подошли к Лёньке и молча вывалили на стол груду бумажников, часов, портсигаров, брошек и колец.

— Богат улов нынче, Леонид Пантелеевич, — почтительно сказал один из них. — Давно так не фартило.

— Да, очень благородно всё получилось, — произнёс другой. — И публика хорошего воспитания — ни один фраер даже не пикнул, честное слово…

— Чего удивляетесь, чижики? — ответил Лёнька. — Настоящей работы не видали? Сами знаете, с кем пришли…

— Орёл!.. Чистый орел! — восхищённо воскликнул один из «ассистентов», влюблённо глядя на Лёньку.

Самодовольно улыбаясь, Лёнька молча разглядывал груду драгоценностей. Потом он выбрал самое большое бриллиантовое колье и протянул его Катерине Ивановне.

— Вот, — тихо сказал он, — возьмите. Возьмите на память о Лёньке Пантелееве, о нашей с вами встрече.

Катерина Ивановна густо и неуверенно покраснела.

— Что вы? Зачем? Это… это неудобно.

Миша Маснизон, страшно перепугавшийся, что её отказ рассердит Лёньку, вскочил и начал совать ей в руки колье.

— Возьмите, возьмите, — суетился он, — возьмите, это даже принято… Отказываться нельзя.

Вконец потерявшаяся Катерина Ивановна взяла колье.

— Мерси, — шепнула она испуганно.

— Ну вот и прекрасно, — обрадовался Миша.

— Идиот, — зло бросила ему Катерина Ивановна.

Лёнька залпом опрокинул бокал вина, встал, молча поцеловал девушке руку и быстро ушёл. Свалив награбленные вещи в мешок, «ассистенты» бросились вприпрыжку за ним.

Миша Маснизон быстрыми, трясущимися движениями запрятывал в карманы брюк не тронутые Лёнькой его портсигар и бумажник.

Минуту в ресторанном зале висела давящая, каменная тишина, потом за одним из столов вскочил немолодой полный мужчина в смокинге и, сорвав модное пенсне на золотой цепочке, истошно, отчаянно завопил с выпученными от напряжения глазами:

— Полицию! Полицию сюда… Эй, человек, звоните в полицию…

Седой официант почтительно к нему склонился и тихо, но отчётливо произнёс:

— Седьмой год уж, как нет полиции, ваша милость. А в угрозыск я сейчас позвоню…

Спустя несколько дней, чёрной, глубокой ночью, в сыром и прогнившем насквозь подвале старого мрачного дома на Обводном канале Лёнька отстреливался от агентов ЧК, окруживших дом.

Тяжёлая дверь в подвал тупо трещала под напором чекистов, но не поддавалась. Лёнька понимал, что живым его брать не станут, и потому дрался страшно — он дрался с отчаянием и упорством обречённого на смерть зверя. Один из чекистов уже валялся на полу с простреленной головой, другой, раненый выстрелом в грудь, мучительно и тяжело дышал, сидя у холодной стены — но чекистов было много, а Лёнька оставался один.

Он бил почти наугад из большого маузера, на полу рядом лежали в очереди два заряженных кольта и несколько маленьких ручных гранат. Он не рассчитывал пробиться.

Один из чекистов, самый молодой и самый решительный, выбил окно, выходившее из подвала на улицу, и, маленький, ловкий как обезьяна, скользнул ногами вперёд в небольшое оконце. Лёнька обернулся и выстрелил ему в живот.

Истекающий кровью чекист выронил кольт и, собрав последние силы, прыгнул на Лёньку, свалив его с ног. Они сцепились и, хрипя, катались по полу. Лёнька насквозь прокусил агенту руку, в клочья разорвал на нём рубашку и начал его душить. Тяжелораненый чекист обессилел и перестал сопротивляться…

Чудом Лёньке Пантелееву удалось вырваться из намертво обложенного подвала.

Уже начинало светать, когда Мишу Маснизона разбудил громкий, уверенный стук в дверь.

Поёживаясь от страха, Миша вышел к двери и услышал с той стороны до дрожи знакомый голос.

— Господин Плевако? — спросил Лёнька. — Открывайте. Я слышу, что вы там. Открывайте, вам нечего меня бояться.

Миша раздумывал какое-то время и, всё-таки, решился открыть.

…Вид у Лёньки Пантелеева был ужасен. Пиджак разорван, рука кое как перебинтована, по лицу стекала кровь. А в глазах застыло жуткое предсмертное выражение: это был взгляд недостреленного шакала.

— Господин Плевако, — выговорил Лёнька медленно, — наверное, мы с тобой уже не увидимся. И у меня к тебе просьба есть. Человеческая просьба. Мне уже недолго осталось. — Лёнька вымученно улыбнулся. — …и я тебя сейчас как человека прошу…