Александр Прилепский - Бега

— Если вы, незамедлительно…

— Успокойся, Игнатий Францевич, — пророкотал густой бас и из 39-го номера вышел высокий, косая сажень в плечах, старик. — Алексей Васильевич свой человек, надёжный.

Это был ангел хранитель и гроза не только "Чернышей", но и всего олсуфьевского дома — Аристарх Матвеевич Карасёв, с незапамятных времён проживавший здесь же, только не в номерах, а в отдельной квартире.

… Службу свою он начинал простым городовым, да и сейчас должность занимал не очень видную — внештатный околоточный надзиратель полицейского резерва Московской городской полиции. Правда, имелось одно обстоятельство: очень доверял Карасёву генерал-губернатор князь Долгоруков, поэтому ещё лет десять назад велел откомандировать в своё личное распоряжение. С тех пор Аристарх Матвеевич и состоял при нем, не то вестовым, не то исполнителем деликатных личных поручений. Полиция боялась его больше чем самого князя. Поэтому в олсуфьевский дом, чтобы там ни творилось, она носа не совала. А за это Карасёв обложил податью не только содержательниц меблированных комнат, но и хозяев магазинов, винного погребка и парикмахерской, расположенных на нижних этажах. Платили ему и кое-кто из жильцов. Но основной доход давали многочисленные, самого трущобного вида флигеля, занимающие весь огромный двор. Проживало в них тысячи полторы различных мастеровых, в основном, портных.

Вышло так, что вскоре, после приезда в Москву, Лавровский, случайно, спас Карасёву жизнь. А когда разговорились, выяснилось, вдобавок, они земляки. С тех пор старый полицейский волк и благоволил начинающему репортёру — помогал и советами и своими связями. Притом, бескорыстно…

По тому, как Карасёв время от времени прикусывал нижнюю губу, Алексей понял — очень сильно разозлили старика. Что и понятно! За десять лет в доме, опекаемом им, не было ни одной, даже копеечной кражи и вдруг двойное убийство!

— Пойдем-ка, Игнатий Францевич, ко мне, на квартиру — разговор имеется секретный, не для чужих ушей. И ты, Леша, давай с нами.

Пока спускались черной лестницей и шли по двору, Карасев и Замайский рассказали Алексею о случившемся. Убиты двое жильцов, Инокентий Титков и Кирилл Богословский — переписчики пьес для театров. Одного зарезали, другому свернули шею. Погибшие были люди безобидные и тихие. Даже напившись, что делали каждый раз, как только появлялись деньги, они не буянили. Врагов не имели. Красть у них было нечего. Швейцар и коридорный утверждают — в этот вечер в номер к ним никто не заходил. Хотя они и ждали какого-то американца.

— Кого? — изумился Лавровский.

Замайский пояснил:

— Они коридорного, часов в семь, за водкой и колбасой послали. Богословский хотел ещё пару пива. Выгребли из карманов все копейки — не хватило. А Титков и говорит: " Не печалься, Кирюха, будет тебе пиво — сейчас американец за работу должен четвертную принести". В номере визитные карточки заказчиков обнаружены. Посмотрел я их — нет ни какого американца. Фамилии сплошь знакомые — помощники режиссеров из московских театров. Вот одну только, что-то не припомню — Феодосиев. Вы, Алексей Васильевич, часом не знаете, в каком театре он служит?

— К сожалению не театрал, — развел руками Лавровский.

В квартире Карасёва, под коньячок с лимончиком, договорились. Замайский составляет протокол о том, что случилась пьяная драка, в ходе которой Титков и Богословский причинили друг другу увечья, от которых оба и скончались. А Лавровский именно так и пропечатает в газете.

— А убийцу этого я найду, — Карасёв сжал пудовые кулачищи. — Такого мазурикам с рук спускать нельзя. А то подумают, стар стал Карасёв, чего с ним считаться… Ладно, пошли в номера. Пусть Леша посмотрит все как есть, иначе, как писать-то будет?

В 39-м номере их встретил маленький толстенький человечек — врач из Тверского полицейского дома.

— Игнатий Францевич, — сказал он, что-то дожевывая. — Я выяснил, что этих двоих, прежде чем одному нанесли смертельную рану ножом в область сердца, а другому сломали шейный позвонок, отравили.

Замойский, в сердцах, выругался.

— Да, да, отравили, — продолжал врач. — Добавили яд в ром. Да вы сами понюхайте стакан — эдакий аромат миндаля.

— Какой ещё ром? — возмутился Замойский. — Они водку пили. И бутылки в комнате только водочные.

— Э, батенька, я запах хорошего ямайского рома от водочного всегда отличу. Поверьте, уж, на слово.

— А колбаса? Тоже была отравлена?

— Не похоже, — врач бросил взгляд на лист писчей бумаги в жирных пятнах, лежавший на столе. Погладил свой живот, — Определённо, не похоже.

— Ладно, доктор, давайте посоветуемся, как протокол писать.

Они отошли к окну, зашептались.

Лавровский окинул комнату взглядом в поисках каких-нибудь ярких подробностей для газетной заметки. Машинально взял в руки лист, служивший переписчикам тарелкой в их последней трапезе. на обороте, что-то написано. Вот это да!

Милостивый государь!

Обращаюсь к вам, как к человеку известному всей Москве, своею порядочностью. Нет сил, смотреть, что творится в нашем любимом Московском Императорском обществе любителей конского бега. Кому доверили мы управление? Пьянице Колюбакину, допившемуся до того, что не увидел, как на собственной конюшне, крамольники гнездо свили. Вору Приезжеву, общественные деньги, как свои собственные тратящему. Взяточнику Пейчу, наездников незаконными поборами замучившему. Бездельнику Сонцову, который из своего курского имения в Москву раз в год приезжает. Развратнику Бутовичу, промотавшему с любовницей (между прочем, замужней женщиной!) два свои имения.

Уверен, вы поддержите меня в том, что на ближайшем общем собрании действительных членов общества мы должны выразить недоверие колюбакинской шайке и…

Жирная клякса мешала прочитать последние слова письма.

Вот и выстроилась цепочка, подумал Лавровский: донос, подборка ругательных заметок в "Русских ведомостях", письма к членам бегового общества… Именно письма, потому что если надо написать одно письмо, то к услугам переписчиков не обращаются. А кто стоит за всем этим? Какие цели преследует? Со временем узнаем. Пока ясно только одно — убить для него, что комара прихлопнуть.

Алексей небрежно засунул лист в карман:

— Помчался я в редакцию.

Карасев, вышедший проводить Лавровского, поинтересовался:

— На бумажке-то, что интересное написано?

— А вы как догадались, Аристарх Матвеевич?

— Глаза у тебя засверкали. У меня, по-молодости, тоже так бывало, когда след возьму.

Лавровский не стал скрытничать, тем более старый полицейский был в курсе дела — ведь это он помог ознакомиться с донесением охранного отделения генерал-губернатору.