Александр Зеленский - Лиходеи с Мертвых болот

Гришка бежал, пока хватало сил. Потом он упал на землю, уткнувшись лицом в траву. Теперь, получив передышку на размышление, на него накатил такой страх, что хотелось выть и биться, будто в падучей.

Лежал он долго — может, полчаса, а может, и поболе. Дрожь унялась, Гришка немного успокоился, ужас от недавно пережитого слегка отпустил, уступив место черным думам. Да, дорого им стало дело. Хоть и дрянной был человек — Егорка Рваный и Земля без него чище станет, но все равно его жаль. И Нестора жаль — незлой ведь душой, пьяница только — и не заслужил он, чтобы Евлампий так хладнокровно, как скотину, добил его. Ох, и зол Убивец. Душегуб истинный. Но кто ему что скажет? Никто даже не упрекнет, поскольку хоть и подбил злодей всех на этот налет, но ведь сам же и вытащил, когда в засаду угодили. Без его топора, без его остервенения худо бы пришлось.

Гришке опять стало зябко и страшно.

— Эх, заячья душа! — вслух обругал он себя.

Парень поднялся, отряхнул рубашку, некогда красную, а теперь неопределенного цвета. Надо было возвращаться в логово. Хоть и не хотелось, а куда денешься?

Лес чем дальше, тем становился всё более сырым. Разлапистые, кряжистые деревья окрасились коричневым мхом, на стволах ютились поганки на тонких ножках, опушки поросли красными и бледно-зелеными мухоморами. Неудивительно, что места эти пользовались дурной славой.

Шум Гришка услышал издалека. Отчаянные крики, грубая ругань, звук пощечин. Ему хватило на сегодня страхов и переживаний, и он никогда бы не подошел, а бежал бы отсюда подальше. Но сейчас Гришка был в лесу, который знал как никто другой, по которому мог передвигаться неслышно, как кошка. Такой у него был талант. Кроме того, у него возникло чувство, что сейчас произойдет нечто важное — то, для чего ему Богом дан этот день.

Гришка осторожно подобрался и выглянул из-за сосны. Убивец, громко сопя, рвал рубаху на девахе, которую подобрал у оврага. Девушка, решив не тратить сил на крики, вырывалась молча. Получалось у нее это ловко, она была сильна и гибка, ярость придавала ей силы, и даже здоровенный Евлампий никак не мог с ней совладать. Он хрипел, изрыгал богохульные ругательства, вожделение и злоба мешали ему, и он беспорядочно хватал деваху железными руками. Гришка видел мелькающие руки, переплетенные тела, растрепанные волосы, порванную одежду — какую-то безумную круговерть.

— У, не ндравится, тварь чумная! — Убивец изловчился и схватил деваху за волосы, а она укусила его за палец и полоснула ногтями по лицу.

— Отпусти, злыдень!

Евлампий отшатнулся, провел рукой по лицу, на котором выступила кровь, удивленно посмотрел на ладонь и облизнул ее. На секунду повисла тишина. Евлампий поднял глаза на девушку. Она что-то рассмотрела в его мутном взоре, рот ее приоткрылся, на лице проступило отчаяние. Видимо, в этот миг она окончательно поняла, кто перед ней. И ужаснулась.

Разбойник рассмеялся, невесело, каркающе, как ворон, увидевший мертвечину. Тут силы покинули девушку, она слабо всхлипнула и попыталась отползти в сторону. Но не тут-то было.

— У, шалунья, — как-то елейно выдавил Евлампий и молниеносно, змеёй метнулся к девице, утробно зарычал. Стальные узловатые пальцы сомкнулись на нежной шее.

Гришка знал, что лучше не видеть этого. Картины кровавых убийств навсегда остаются в памяти и являются ночью кошмарами или жгут душу до самого смертного часа. Это Гришка усвоил точно. И он ничего не мог сделать, чтобы исправить чудовищную несправедливость: будто отвратное черное насекомое пожирало на его глазах прекрасный цветок. В этом виделось что-то донельзя мерзкое и противное Богу, как грязное пятно на белоснежной одежде. Как выгоревшие от пожара черные деревья в цветущем, зеленом саду.

А самым неприятным было ощущение бессилия. Гришка знал, что этому святотатству он не может помешать. Ему стало страшно. Позор, но он боялся до дрожи в коленках, до тошноты и не мог перешагнуть через свой страх. Да и что он мог сделать, если бы и захотел? Даже свое нехитрое оружие — заостренную палку, он обронил в пылу битвы и бегства. Убивец же легко, одной левой, свернет ему шею. Нет, помочь девушке невозможно. Она уже мертва. Повернуться бы и уйти, но… ноги не слушались. Он будто прирос к месту, окаменел, присев на корточки, только руки его непроизвольно шарили вокруг. И они наткнулись на толстый сук…

Гришка потом не мог понять, что же подтолкнуло его, заставило преодолеть страх. Но он сделал свой шаг.

Убивец обладал звериным чутьем. Казалось, на затылке у него имелись глаза. Даже во сне его трудно было застать врасплох — спал он, не выпуская своего любимого топора, в любой момент готовый проснуться и начать крушить все вокруг. Но сейчас он был увлечен своим занятием и не почуял опасности.

Онемевшими руками, так до конца и не веря, что решится на это, Гришка занес дубину, зажмурился и нанес удар изо всей силы. Дубина выскочила из его рук, и он остался совершенно безоружным — отпрыгнул, открыл глаза, готовясь принять смерть, и увидел распростертое тело. Убивец лежал лицом вниз. В двух шагах от него сидела девушка. Она пыталась прикрыть молочно-белые груди с бледно-коричневыми сосками лохмотьями разорванной рубахи и не могла отвести глаз от Убивца.

Евлампий зашевелился и застонал.

— Бежим отсюда, — Гришка схватил девушку за руку, и они кинулись в чащу.

— Ох, не могу больше! — вскрикнула деваха и ухватилась за березу, пытаясь отдышаться.

Гришка присел на корягу и посмотрел на свою спутницу: рубашка опять сползла с плеча, открывая полную, красивую грудь. Гришка никак не мог оторвать глаз от этой прелести, хотя старался изо всех сил, понимая, что сё обладательница может разозлиться или обидеться.

Но она не разозлилась и не собиралась краснеть. Лишь неторопливо запахнула рубаху и улыбнулась.

Гришка смутился еще больше, однако глаз не отвел. Теперь он спокойно смог разглядеть ее всю. Высокая, с округлыми бедрами, зеленоглазая, соболиные брови вразлёт — в ее лице виделось что-то монгольское. Она была молода — лет семнадцати — и полна жизни. Казалось, ее уже не волновало то, что произошло недавно — ни тени огорчения или страдания на лице. О прошедшем кошмаре напоминали лишь красные пятна на руках и царапина на щеке.

— Спасибо тебе, — она подошла к Гришке, нагнулась, провела ладонью по его лицу и поцеловала в щеку.

— Он чуть не убил тебя, — Гришка не знал, как себя вести, голос звучал как чужой. Ладонь у девушки была мягкая и теплая.

— Ты мой спаситель. А теперь до свидания.

Она еще раз погладила его по щеке.

— Не заблудишься? — спросил он.

— Нет, я в этом лесу каждое деревце знаю.

Сердце у Гришки колотилось как бешеное. И вовсе не от схватки или бега. Гришку охватило какое-то пьянящее приятное чувство. Он хотел еще что-либо сказать девушке, лишь бы побыть с нею подольше. Уши его горели так, что казалось: еще немного — и от них пойдет дым. В голову ничего не приходило, и он клял себя на чем свет стоит.