Алексей Ракитин - Великосветский свидетель

В сложившейся ситуации Шумилов видел только один выход.

Идти на официальную встречу в кабинет к присяжному поверенному было не совсем удобно прежде всего по соображениям служебной этики. Как ни крути, а Шумилов был представителем обвинения, прямым соперником Хартулари на предстоящем процессе.

Разумнее было встретиться на нейтральной территории, в неофициальной обстановке. Обдумав ситуацию, Шумилов послал мальчишку-курьера с запиской в контору Хартулари, приглашая последнего прогуляться по Летнему саду. Записка была оставлена без подписи, но Шумилов не сомневался, что адвокат заинтересуется «важной информацией, касающейся дела, над которым Вы сейчас работаете».

Алексей Иванович был наслышан о прекрасных деловых качествах адвоката, о его вдумчивой работе со следственным материалом и особой манере вести дело в суде. Кто бы ни предложил Жюжеван этого защитника, она сделала очень хороший выбор. Хартулари внушал доверие спокойной убежденностью в своей правоте, деликатностью манер, которая так диссонировала с жестокостью и грубостью иных его подзащитных. Казалось, суд — это совсем не его место. Но на самом деле, в груди этого маленького худенького человека билось воистину львиное сердце искреннего защитника невинных. Можно было не сомневаться — адвокат, исполняя нравственный долг, сделает все, что в человеческих силах и даже чуточку больше.

Наблюдая за бестолковыми утками, воцарившимися в пруду после удаления из него на зимовку лебедей, Шумилов отрешенно думал, что предстоящая встреча и то, что последует за ней, возможно, перечеркнет его дальнейшую карьеру в прокуратуре. Но отступать он не хотел.

Константин Федорович Хартулари зашел в Летний сад со стороны Михайловского замка и неспешно двинулся по дорожке на противоположной стороне пруда. Шумилов, оглядевшись по сторонам, пошел наперерез. Они не были официально знакомы, но в окружном суде встречались не раз и в лицо друг друга, конечно же, знали.

Шумилов быстро нагнал Хартулари.

— Константин Федорович, это я написал вам записку, — заговорил Шумилов и прочитал в глазах присяжного поверенного недоумение. — Шумилов Алексей Иванович, первое отделение, следственная часть.

— Да, Алексей Иванович, разумеется, узнаю вас.

Они сели на садовую скамью, одну из многих на аллее вдоль Фонтанки. В Летнем саду в этот послеполуденный час было множество гуляющих: няни с детьми, стайки гимназистов и гимназисток, пожилые дамы с зонтиками.

— Я хочу сообщить вам, Константин Федорович, о серьезном процессуальном нарушении, о котором вы при всем желании не смогли бы узнать иным способом, — начал Шумилов. — Дело касается судебно-химической экспертизы изъятых в процессе анатомирования Николая Прознанского органов. Доктор Николаевский, семейный врач Прознанских, лечивший Николая от краснухи, договорился об ускорении экспертизы и для этого повез извлеченные из тела органы в Петербургский университет. Но дело было вечером, везти их в университет было поздно. Он решил подержать их до утра у себя дома и уже утром отвезти экспертам. Но произошло непредвиденное — обычный уличный вор украл саквояж с печенью, и нашли его только на другой день на воровской малине. Всю эту историю скрыли, чтобы не подставлять доктора под удар — уж больно уважаемый, авторитетный человек.

— Что вы говорите? — изумился Хартулари. — Правильно ли я понял, что доктор забрал органы из Медико-хирургической академии, отвез их на свою квартиру и только на следующее утро доставил в университет?

— Именно так. Попутно у него украли саквояж с судком, в котором находилась печень Николая Прознанского.

— Невероятно. Одно это нарушение позволяет дезавуировать результат экспертизы. Ни один суд не примет результат, полученный с таким нарушением определенной законом процедуры, ведь ее наиважнейшая задача — обеспечение недоступности исследуемого материала посторонним лицам. А доктор Николаевский именно такое постороннее лицо. И около полусуток внутренние органы Николая Прознанского находились в его бесконтрольном распоряжении. Вдруг доктор сам влил яд?

— Я уверен, что он этого не делал, — убежденно сказал Шумилов.

— Я тоже. Но допущенное нарушение позволяет на законном основании исключить экспертизу из числа доказательств, — сказал задумчиво Константин Федорович. — Неужели Шидловский, зная это, закрыл глаза?

— Представьте себе. И кстати, это не самое вопиющее нарушение закона с его стороны.

— Что еще?

— Доктор Николаевский сообщил Шидловскому о том, что Николай Прознанский страдал фимозом. Молодой человек был физически неспособен осуществить половой акт. Разумеется, это сообщение полностью развенчивало миф об интимных отношениях Николая Прознанского с Жюжеван и разрушало все обвинение. Вадим Данилович запретил доктору рассказывать об этом кому бы то ни было, даже мне. Потом, правда, Шидловский не удержался и сам поведал мне о существовании этого заболевания у Николая.

— Чудовищно… Но для чего Шидловский фальсифицирует дело? Ведь он должен снять обвинение!

— Я подозреваю, что помощник прокурора действует в крепкой связке с полковником Прознанским. Вольно или невольно Шидловский позволил манипулировать собою. На самом деле процесс фальсифицируют Дмитрий Павлович и Софья Платоновна Прознанские. Шидловский им просто не мешает. В силу каких-то соображений, полагаю, карьерных, ему выгоднее потрафить им.

— Вы полагаете, что показания прислуги — Яковлевой и Радионовой — организовал полковник? — уточнил Хартулари.

— Я в этом не сомневаюсь. Он манипулирует людьми на работе, он манипулирует людьми и дома.

— М-да, — задумчиво протянул адвокат. — Воистину, муж и жена — одна сатана. Видимо, смерть сына их очень сблизила. Адюльтер полковника прощен и забыт женою. Вот только Софья Платоновна не забыла и не простила свою обидчицу.

— Вы в курсе, что полковник имел интрижку с Жюжеван? — уточнил Шумилов.

— Да, моя подзащитная об этом рассказала. Скажите, Алексей Иванович, а вам какой резон выступать защитником обвиняемой? Вы же рискуете карьерой! Если то, что вы говорите, является правдой, то я просто уничтожу Шидловского в суде. А он в свою очередь уничтожит вас.

Шумилов не любил выспренних разговоров о «долге и чести» и всячески избегал патетики в повседневном общении. Вопрос присяжного поверенного вызвал у него раздражение. Он поднялся со скамейки, давая понять, что заканчивает разговор:

— Как тут ответить, Константин Федорович? Думаю, девять из десяти людей благородного звания посчитают меня дураком. И будут по-своему правы. Но раздумывая над тем, что я должен защищать — честь синего мундира жандармского полковника или честь невиновной женщины, я выбрал второе. Должно быть, воспитан скверно.