Татьяна Романова - Сизые зрачки зла

– Вы сами допросили сегодня этих людей?

– Нет, но я нашел очень толкового помощника – графа Печерского. Надеюсь, что, работая под моим руководством, он хорошо себя здесь покажет, а там и другая должность для него подоспеет.

Разговор прервался. Решив ковать железо пока горячо, Вано толкнул дверь и вышел в коридор. Рядом с Бенкендорфом у решетчатого окна стоял высокий, все еще красивый генерал с тронутыми сединой черными кудрями.

Приняв уже отрепетированную холуйскую позу (ведь он уже догадался, что видит всемогущего генерал-лейтенанта Чернышева) Вано замер в почтительном поклоне.

– Вот, Александр Иванович, позвольте представить – мой новый помощник Иван Петрович Печерский, – гордо улыбаясь, сообщил собеседнику Бенкендорф.

– Вас Александр Христофорович только что очень хвалил, – милостиво кивнул Чернышев, и, как будто потеряв к Вано интерес, продолжил разговор с Бенкендорфом: – Так, значит, завтра завершаем допрос южан?

– Да, я думаю, что завтра закончим.

Вано остался в дверях, генералы же направились к выходу. Приотстав ради приличия, Печерский последовал за ними. Когда он вышел во двор, экипаж Бенкендорфа уже отъехал, а Чернышев еще стоял у крыльца, проверяя, как затянута подпруга у высокого темно-рыжего английского жеребца. Вано поклонился и бочком прошмыгнул вдоль стены корпуса. Он уже подходил к воротам крепости, когда услышал за спиной стук копыт. Чернышев остановил коня и, глядя на Вано сверху вниз, сообщил:

– Я распорядился оседлать для вас казенную лошадь, идите обратно, сейчас ее приведут. Если она вас устроит, передайте по команде, чтобы ее закрепили за вами.

Начальник кивнул и поскакал дальше, а Вано повернул обратно. Обзавестись лошадью, пусть даже плохонькой, было очень даже кстати. Но черный жеребец оказался выше всех похвал: высокий и сильный, с антрацитовой шкурой, лоснящейся на сытых боках. Печерский сел в седло и поскакал на Охту. На следующее утро он приехал к дому Бенкендорфа уже верхом. Генерал оглядел коня и холодно заметил:

– Чернышев на удивление добр к вам.

С тех пор Бенкендорф как будто отдалился от своего нового помощника, зато Чернышев стал заходить в те камеры, где вел допросы Печерский. На пятый день, встретив Вано его в коридоре, Чернышев попросил кратко рассказать о результатах, а с завтрашнего дня взять еще одного писаря и делать второй экземпляр протокола. Вано сразу же согласился. Сегодня он нес в руках два одинаковые бумаги и гадал, кто из двух начальников встретит его первым.

Он уже свернул в коридор, ведущий к кабинетам, когда увидел у окна монументальную фигуру Чернышева. Тот молча ждал. Печерский подошел и, демонстративно держа второй протокол в руках, с поклоном протянул ему первый.

Генерал кивнул, свернул бумагу в трубку и засунул ее меж пуговиц мундира.

– По военной линии служить не хотите? – осведомился он.

– Я бы рад, ваше высокопревосходительство, да в мои года корнетом идти стыдно.

– Было бы желание, – хмыкнул Чернышев. – Я могу взять вас к себе поручиком.

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, – задохнулся от свалившейся на него удачи Вано, но тут же жадно переспросил: – а в какой полк?

– Подберем что-нибудь, но вы все равно останетесь при мне порученцем. Согласны?

– Конечно! Благодарю покорно…

– Завтра в семь утра я приеду в Главный штаб, жду вас там, – заключил Чернышев и направился к выходу.

Это предложение последовало так неожиданно, что Вано не знал, как же сообщить о нем Бенкендорфу.

«Так и надо осторожному немцу – нечего было испытания устраивать и сроки устанавливать, надо было ценить то, что само шло в руки», – ликовал Вано, и приятное ощущение своего превосходства грело ему душу.

Осмелев, он направился к кабинету Бенкендорфа. Тот сидел за столом, листал протоколы допросов.

– А, вот и вы, – равнодушно заметил он, – что у вас сегодня?

Вано шагнул к столу, положил перед начальником протокол и, стараясь не выдать своего торжества, доложил:

– Ваше высокопревосходительство, позвольте сообщить, что генерал-лейтенант Чернышев сделал мне очень заманчивое предложение: стать его порученцем. Благодарю вас за участие в моей судьбе, но теперь вы можете обо мне больше не беспокоиться.

Он пристально всматривался в лицо Бенкендорфа, надеясь увидеть оскорбленное или хотя бы разочарованное выражение, но ничего подобного не наблюдалось. Генерал усмехнулся и сообщил:

– Ну что же, я не возражаю. Только вы ведь не думаете, что я бросаю слова на ветер? Я говорил вам, что теперь все персоны, невзирая на чины и звания, окажутся под надзором. Чернышев не исключение: либо моим оком станете вы, либо им будет кто-нибудь другой. Только боюсь, что этот другой сочтет вас соперником и вытащит наружу грязное белье вашей семьи. Я надеюсь, вы не забыли о прошлом?

Если бы Вано получил пулю в сердце, наверное, это было бы легче, но никто не стрелял – в комнате находились лишь он и безжалостный человек, похоже, разыгравший и его, и Чернышева. Как только эта мысль мелькнула в мозгу, Печерский почему-то сразу в нее поверил. Может быть, чтобы легче перенести унижение?

«Когда делаешь карьеру – все средства хороши, – утешил он себя, – я на его месте еще и не так бы меня пригнул».

Эта мысль совсем успокоила Вано, и он улыбнулся генералу.

– Конечно, ваше высокопревосходительство, я согласен, но вы ведь не хотите сказать, что не будете поощрять мою работу достойной оплатой?

– Естественно, бесплатно никто из вас работать не будет.

– Благодарю покорно! Я должен завтра в семь утра появиться в Главном штабе, а какие будут указания от вас? – с прежней услужливой интонацией осведомился Вано.

Бенкендорф подробно и четко рассказал своему новому агенту о том, чего ждет от него в ближайшие дни. Печерский пообещал все исполнить в точности, раскланялся и вышел в твердой уверенности, что хитрый немец с самого начала хотел подсунуть его Чернышеву. Если бы он обернулся и увидел усмешку Бенкендорфа, то понял бы, насколько прав.

«Скатертью дорога к драгоценному Александру Ивановичу, – мысленно пожелал ему вслед генерал, – надеюсь, что наш престарелый Парис еще долго не разберет, какого «троянского коня» я закатил в его двор».

Самое позднее, в феврале, генерал надеялся на первый улов.

Санкт-Петербург.

Февраль 1826 г.

Дверной молоток в виде головы оскалившегося льва сиял новой бронзой, мрамор колонн явно прибыл сюда из Италии, да и мебель – чудо наполеоновского ампира – прямо кричала о баснословном богатстве хозяев дома. Бенкендорф попал сюда впервые, зато читал о Кочубеях чуть ли не каждый день. Его агент в каждом донесении постоянно подчеркивал, как безмерно недоволен Александр Иванович Чернышев тем, что его беззащитные родственницы нашли покровительство в этой семье. Генерал-лейтенант был так раздражен этим фактом, что не стеснялся перемывать кости и самому графу, и его жене, и его теще Загряжской в присутствии своего нового помощника. Впрочем, это-то как раз все было понятно: Чернышев попал в положение, когда близок локоть, да не укусишь, ведь Кочубей считался человеком сильным и влиятельным, и уже прошел слушок, что новый император обласкал верного соратника своего покойного брата. Так что с хозяином этого дома лучше было не ссориться, поэтому генерал с порога осведомился у открывшего дверь лакея: