Татьяна Романова - Сизые зрачки зла

– Куда увезли моего сына?

– Говорят, что всех офицеров в Петропавловскую крепость свозят. Мне слуги Лавалей шепнули. У тех ведь хозяйского зятя арестовали – князя Трубецкого.

Софья Алексеевна вспомнила хохотушку Катрин – старшую дочь своих соседей по Английской набережной графов Лавалей, но сейчас горе другой женщины ее даже не взволновало.

«За что мне все это? Я одна вырастила детей, сохранила имения, ни разу не изменила памяти мужа, а судьба опять отбирает самое дорогое. В чем моя вина?.. Боб в восстании не участвовал, его даже не было в столице, а его арестовали», – терзалась она.

Мысль о сыне отрезвила Софью Алексеевну. Надо же что-то делать, помогать Бобу! По крайней мере, нужно ехать в столицу. Графиня постаралась прикинуть, что можно предпринять. Из близкой родни у нее осталась только незамужняя тетка – сестра отца, бывшая фрейлина покойной императрицы Екатерины, но зато со стороны мужа в Санкт-Петербурге имелся влиятельный родственник. Александр Иванович Чернышев хотя и относился к нетитулованной ветви рода, но был одним из любимцев недавно умершего императора Александра и его особо доверенным лицом.

«Мой муж много помогал Алексу в начале карьеры, теперь его черед помочь нашему сыну», – уцепилась за надежду графиня.

Она попыталась сосредоточиться на предстоящем разговоре, искала среди сумбура мыслей правильное решение. Ее дочери – бриллианты в короне матери! Как она их обожала и как ими гордилась! Когда-то графиня захотела назвать девочек в честь дочерей своей небесной покровительницы, ее муж, не слишком набожный сам, но искренне уважавший глубокую веру своей Софи, отнесся к желанию жены с пониманием. Поэтому родившиеся вслед за первым сыном маленькие графини Чернышевы получили имена Вера, Надежда и Любовь. Может, материнское чутье подсказало Софье Алексеевне эту мысль, или она видела лишь то, что хотела бы видеть, но ей казалось, что христианские добродетели, озвученные в именах дочерей, ярко проявились и в их натурах. Девятнадцатилетняя Вера, или Велл, как ее звали в семье – умная, сильная, излучающая уверенность – давно стала опорой матери. Очаровательная и живая Надин (годом моложе сестры) обладала неунывающим характером и удивительной силой духа. А младшая дочка – семнадцатилетняя Любочка – оказалась чутким и любящим сердцем семьи.

«Как же рассказать детям об этом кошмаре? Они уже потеряли отца, а теперь теряют брата. Даже если все обойдется и Боба оправдают на суде, ему все равно придется ухать за границу, ведь в армии его не оставят, да и в свете он будет изгоем. Неизвестно еще, как теперь отнесутся в столице ко мне и дочерям», – засомневалась Софья Алексеевна.

Совесть напомнила о себе – больно кольнула сердце, ведь думая о благополучных детях, невольно отбираешь внимание у самого обездоленного. И это в таких критических обстоятельствах! Ничего себе мать! Как бы ни отнеслось теперь светское общество к ее дочерям, они все-таки были свободны.

«При таком приданом девочки все равно найдут женихов, если не в столицах, так в деревне, а я всегда буду на их стороне, значит, они выберут себе мужей по сердцу», – пообещала себе графиня.

Младшие дочери засмеялись в своем уголке, а Софья Алексеевна даже не смогла улыбнуться. Придавленная бедой она сегодня не чувствовала привычного прилива материнской гордости, а ведь все ее дочки были красивы яркой, даже броской красотой. Черноволосые, как их отец, они взяли от матери светлые глаза и белую кожу блондинки. Тонкие черты их лиц почти повторяли друг друга, и лишь глаза дочерей отличались оттенками: светлые и прозрачные у самой старшей и младшей, у Надин они оказались яркими и густо-синими. В прозрачной глубине глаз Веры вокруг зрачка собралось множество темных точек, отчего их голубизна отливала необычным лиловатым оттенком, а у Любочки такие же точки получились зелеными, и поэтому глаза младшей дочери напоминали цветом спокойное море. Барышни Чернышевы выросли бесспорными красавицами, но Софья Алексеевна вдруг суеверно испугалась, что постигшая ее беда послана ей за гордыню, слишком уж она восхищалась собственными детьми.

– Мамочка, – окликнула ее младшая дочь. – Надин говорит, что, наверное, вам уже пора одеваться на прием. Правда, что Зинаида Александровна вернулась, и теперь там каждый вечер будут петь итальянские артисты?

– Мы с вами не узнаем, чем станет развлекать гостей княгиня Зизи, поскольку сегодня к ней не попадем. Я должна вам кое-что рассказать, а потом мы вместе всё обсудим, но давайте подождем Велл, она скоро придет.

Графиня смолкла. Странное это оказалось чувство – наблюдать, как последние секунды прежней жизни улетают в вечность. В коридоре послышались шаги, и Вера вошла в комнату. Графиня глянула в лицо своей старшей дочери, и той мгновенно передалось ее отчаяние. Глаза Веры расширились, она побледнела и, поразив мать своей проницательностью, спросила:

– Что произошло, мама? Это Боб? Он идет на войну?

– Нет, Велл, дело в другом. Твой брат перед отъездом в столицу признался мне, что состоял в тайном обществе офицеров, – объяснила графиня, а потом, собравшись с духом, сказала главное: – Они не захотели присягать новому императору и вышли на Сенатскую площадь, требуя перемен. К сожалению, государь счел их бунтовщиками. Теперь всех, кто состоял в этом тайном обществе, арестовывают. Вашего брата тоже схватили, он, скорее всего, сейчас в Петропавловской крепости. Нужно ехать в Санкт-Петербург. Я хочу увидеть сына, матери не должны отказать в этом.

Пораженные девушки молчали. Не верилось, что их душка-брат, мечта всех московских невест теперь сидит в тюрьме. Этого просто не могло быть! Не прошло и двух недель, как он сопровождал сестер на бал к Голицыным, тогда все барышни в зале свернули головы, разглядывая красавца-кавалергарда. Но посеревшее лицо матери, ее полные муки глаза, подтверждали страшную правду.

Первой опомнилась Вера. Она кинулась к матери, обняла ее и прижалась щекой к светлым волосам графини.

– Все будет хорошо, – прошептала она, накрывая материнскую руку маленькой теплой ладонью, – я верю, что Боб обязательно вернется.

Стараясь сдержать слезы, графиня молчала. Как хорошо, что Вера выросла такой стойкой! Софью Алексеевну тянуло довериться ей, переложить тяжесть принятия решений на плечи дочери, а самой отдаться своему горю. Поймав себя на этом желании, она устыдилась. Да кто же, кроме матери, должен заниматься делами сына? Она собралась с мыслями и спросила:

– Вы поедете со мной в Санкт-Петербург? Я могу оставить вас на попечение кузины Алины. Попросим ее переехать к нам в дом, и вы сможете остаться в Москве…

– Нет, мы не останемся. Мы, как всегда, должны быть вместе, – тут же заявила Вера, и младшие согласно кивнули.