Карл Ганеман - Мёртвый палец

В его памяти воскресло воспоминание о преступлении, совершенном над Раулем Бонгле, недавно сообщенном ему. Он было совсем забыл о нем; но теперь он вспомнил, что оно случилось также в ноябре прошлого года.

— Странно, очень странно! — продолжал думать легат.

— И Ланглад говорит, что на него напали под городом в это же время. Может быть, его рассказ и верен; но может быть, он и выдуман, и сам он принадлежит к той шайке разбойников, которая тогда напала на Рауля Бонгле. Следовало бы дать им обоим очную ставку. Но нет, — перебил он сам себя после некоторого размышления, — это ни к чему не повело бы. Возможно, что Бонгле не узнал бы своего грабителя, а Ланглад, если он этот самый злодей и есть, постарался бы тайным образом спровадить свою жертву, которую он не считает в живых. Покамест я должен ограничиться тем, что стану собирать доказательства вины или невиновности молодого человека и велю не спускать с него глаз.

Вследствие этого, папский легат опросил всех тех свидетелей, которые видели Ланглада в тот самый день, когда Мннсы были найдены убитыми, за день перед тем, и день спустя, или которые имели с ним дело в каком бы то ни было отношении.

Из показаний более ста человек выяснилось, что молодой человек, в ночь убийства, был в трех разных местах на балу; на каждом из них являлся в другом костюме, всегда снимал маску, при этом проделывал тысячу глупостей, много шутил, смеялся и забавлял целое общество остротами, игрой слов, одним словом, казался всем разудалым и способным на всякие штуки юношей. Все свидетели показали единодушно, что им никогда не приходила и мысль в голову, чтобы Ланглад мог совершить преступление или быть в нем соучастником.

Столяр Альмарик был также допрошен. Он рассказал все то же, что мы уже сообщали в первой главе нашей повести. «Я даже мог по чистой совести, — говорил почтенный столяр, — поклясться в том, что господин Дюбур, или по-настоящему Ланглад, как я узнал к своему удивлению, совершенно невиновен. Он через меру легкомыслен, за что я ему часто выговаривал и просил, чтобы он поменьше делал глупостей, но я считаю его неспособным на гнусное преступление, в котором его подозревают. Я готов присягнуть, что он ничего не знал об убийстве, потому что он стучался в дверь того самого дома, где лежали уже три трупа; он, очевидно, не знал ничего об убийстве, потому что, когда несмотря на стук его не впустили, то он немедленно отправился в усадьбу господина Минса, чтобы разыскать его там».

Из всего этого следствия Ланглад вышел чист как хрусталь. В папском дворце даже стыдились, что следили за таким прекрасным молодым человеком. Винчентини признался со вздохом, что он ошибся и увлекся предубеждением; что он поступил опрометчиво и должен дело поправить. Чтобы восстановить несколько запятнанное доброе имя Ланглада, почтенный легат счел своим долгом дать ему торжественное удовлетворение и не придумал ничего лучшего, как публично пригласить тяжко оскорбленного молодого человека и почтить его угощением. Ланглад сделался героем дня, никто не смел сказать о нем что-нибудь худое или связывать его имя с ужасным преступлением под опасением немилости со стороны Винчентини. Молодой человек гордился своим счастьем и с торжествующим видом принимал поздравления от всех друзей и знакомых. Но его гордая самоуверенность, его самомнение слишком скоро должны были превратиться в противоположное.

За полгода до начала нашего рассказа в Авиньоне была открыта ложа вольных каменщиков, имевшая тайные заседания в одном, стоявшем в отдалении, доме. Папские власти терпели ее, показывая вид, будто и не знали о ее существовании. Им очень хорошо была известна деятельность этого братства; но так как она ограничивалась сходками два раза в неделю, то Винчентини не считал за нужное препятствовать этому.

В тогдашнее время, когда даже и самые просвещенные люди страдали суеверием, вольные каменщики среди людей набожных не пользовались в народе особенно хорошей славой. Они вообще считались за колдунов, людей, продавших свою душу дьяволу и взамен этого получивших от него дар превращаться, по желанию и надобности, в кошку или собаку. Мяуканье и собачий вой, слышавшийся по соседству с тем домом, где помещалась ложа, по их мнению, было не что иное, как отголоски диких оргий этих чародеев. Еще и в наше время такого рода понятия в большом ходу у провансальских крестьян, и простые люди, встречаясь с кем-нибудь, о ком они слыхали, что он принадлежит к благословенному союзу, с суеверным страхом сторонились с дороги. Впрочем, и сами каменщики не упускали случая, чтобы о них в народе распространялись самые нелепые слухи или, по крайней мере, не делали ни малейшей попытки снимать с себя темный и таинственный покров, покрывавший их действия.

Ланглад был также каменщиком, и Иосиф Минс изъявил ему желание также поступить в этот таинственный союз, мистерии которого и темная, скрытая деятельность представлялись для него чем-то романтическим. По его мнению, союз не мог иметь никакой иной цели, кроме хорошей, и перспектива возможности в тиши приносить в качестве члена братства человечеству пользу, всеми силами действовать для его блага, волновала сердце юноши и наполняла сладким трепетом его пылкую душу. В красноречивых, горячих, восторженных выражениях изобразил он перед отцом свое желание и просил его согласия. Но старый Минс, разделявший насчет каменщиков мнение всех прочих граждан Авиньона и убежденный, что союз преследует лишь предосудительные цели, с самого начала был против поступления сына в это общество. Хотя доводы отца отчасти и охладили пыл этого последнего, но Ланглад сумел так заманчиво представить доставляемые ложей наслаждения, что друг его решился в этом отношении не слушать отца и без его ведома поступить в братство.

Мы говорили уже, что каменщики собирались в отдаленном доме. Он стоял в том квартале, где жили самые бедные и нравственно опустившиеся люди, недалеко от ворот св. Роха. В ложу было несколько дверей, выходивших на улицы, состоявшие большей частью то из пустырей, то из садов, обнесенных каменными стенами.

Так как Минс-старик позволил своему сыну ночь со вторника на среду первой недели великого поста провести где ему угодно, то Ланглад устроил, чтобы его приятель в этот вечер сделал свое первое вступление в союз каменщиков. Он уже уведомил ложу, что приведет нового члена, не называя, однако, его имени. Когда собрание с нетерпением ожидало появления нового последователя, Ланглад явился один и объявил, что тот отложил свое поступление, так как некоторые, не требующие разъяснения обстоятельства заставили его покамест отказаться от исполнения. Собрание успокоилось; об этом не было больше и речи, не спросили даже и имени адепта, и дело было забыто.