Владимир Корнев - Последний иерофант. Роман начала века о его конце

— Вам так понравился сюжет моей книги? С вашего позволения, напомню основную фабулу. Некий «дядюшка» хочет завладеть дочерью банкира, но у нее есть жених-адвокат, которого она любит. Дядюшка знает тайный ритуал реанкарнации и решает войти в тело жениха. У адвоката есть злейший враг — бандит Кесарев, который мстит ему и хочет убить. В процессе реинкарнации души дядюшки и адвоката должны были поменяться местами, причем душа адвоката, в свою очередь, погибнуть вместе с телом дядюшки. Ритуал инкарнации непредвиденно был нарушен: в залу ворвался следивший враг, тот самый Кесарев, и возникла неразбериха. Душа Кесарева попала в тело дядюшки и погибла вместе с ним, а дядюшка все-таки добился своего, оказавшись в теле жениха, при этом душа несчастного адвоката угодила в тело Кесарева. Интрига, кажется, любопытная?

Издатель наконец-то услышал долгожданный вопрос и, самодовольно улыбаясь, протянул:

— Это как раз не суть важно, батенька. Главное — как мы книгу издали!

Он достал из портфеля и положил перед Кесаревым скромный белый том. Настолько скромный, что даже фамилии автора и названия книги на обложке не значилось. Думанский торжествующе взглянул на писателя, предвкушая восторженную реакцию:

— Ну что? Теперь вы видите, что обязаны мне просто блестящим, ничем не запятнанным будущим?

Кроме девственно чистого переплета, Кесарев не увидел ничего, и ему стало неуютно, засосало под ложечкой.

— Викентий, а почему нет названия? Разве в рукописи я не указал название? — спросил он, чувствуя нарастающее беспокойство.

Думанский вздохнул:

— Вспомните, дружище, как мило мы с вами посидели в «Вене» на прошлой неделе. Кто платил тогда за рябчиков в сметане и анисовую? Припоминаете? Верно, ваш покорный слуга! Так теперь, считайте, мы с вами квиты: вы мне не должны за ужин, а я вам не должен название. Справедливо, не правда ли?

Кесарев заметил безумный огонь в глазах профессионала издательского дела.

— Что, испугались? Ха-ха! Это шутка! Невинная шутка! — вдруг расхохотался Думанский.

Он раскрыл книгу и предложил Кесареву почитать вслух. Тот по-прежнему ничего не мог понять, не верил своим глазам: страницы были испещрены непонятными значками, напоминающими не то шумерскую клинопись, не то древнегерманские руны. Текст своего сочинения, написанного на великорусском наречии, Кесарев прекрасно помнил, лежащий же перед ним опус не содержал ни одной знакомой буквы.

— Вижу, вы удивлены! — азартно потирая руки, констатировал Думанский. — Непривычно, да? Я, знаете ли, изобрел великую вещь. Я реформировал русскую графику! Мое открытие просто, как все гениальное. Помните, что говорил Буонарроти: «Беру глыбу мрамора и отсекаю все лишнее». Я так и поступил: взял глыбу русского алфавита и отсек от нее все лишнее. Ну к чему, например, две вертикальные палочки в букве «М»? Согласитесь, что одну можно убрать, и так будет понятно, что это за буква. Также, вне всякого сомнения, необходимо убрать вертикальную палочку в «Ю». «Ю» от этого смысла не утратит. Я и другие буквы упростил все по тому же принципу. Представляете, какая экономия типографской краски и бумаги? А в конечном счете и денег! Ведь это начало новой печатной эры! И вот я избрал вас, именно вас, для того чтобы претворить свой гениальный замысел в жизнь… Ваша книга — первая ласточка новой эпохи российской письменности. Это революционно-эпическая азбука, рисующая современную жизнь в философическом ее осмыслении. Жизнь без палочки — как жизнь без царя! Ощущаете теперь, какому великому начинанию вы сопричастны благодаря моему выбору?

Едва дождавшись конца этой эмоциональной речи, Кесарев выпалил:

— Вы с ума сошли! У вас мания! Кто вам дал право использовать меня в качестве подопытного кролика? Да вы просто вандал! А кстати, вам никто до меня этого не говорил?

Но издатель был далек от того, чтобы чувствовать себя виновным. Наоборот, он даже оскорбился, как непризнанный гений!

— Этого следовало ожидать: никто никогда не понимал меня, никто не способен ощутить величие моих замыслов! А ведь я счел вас личностью моего масштаба! Вы же оказались… Я думал, что делаю вас соавтором великой реформы, а вы…

— Послушайте! — взвыл Кесарев. — Что мне до ваших гениальных открытий, если я не то что не узнаю своего романа в таком виде, я даже прочитать его теперь не могу!

Я отказываюсь…

В Божием храме запахло скандалом. Из алтаря тянуло серой. Никаноровна подошла к столу и ткнула пальцем в стакан вина, до которого Кесарев так и не дотронулся. Прозаик смолк и уставился на опостылевшую старуху, затем перевел взгляд на стакан — хмельное зелье на глазах помутнело. Коварная Никаноровна потянулась и к стакану Думанского, но тот, видя, что произошло с вином Кесарева, предусмотрительно пододвинул его к себе. Бабка раздраженно плюнула на стол. Думанский вскочил как ошпаренный. Никаноровна невозмутимо взяла со стола пирожок и принялась жевать, обнажая вставные челюсти.

— Ну чего смотришь, бумажная душа? — спросила она Думанского с издевкой. — Думаешь, у меня изо рта музыка пойдет? Думаешь, у Никаноровны шарманка внутри?

Вообразив, что вилка, валяющаяся на столе, — черепаховый гребень, она начала неспешно расчесывать седые космы, строя при этом страшные рожи и желая опять привлечь к себе внимание присутствующих. Грозно постучав пальцем по чистой обложке, она пророкотала зловещим голосом:

— Я все разведала! Я знаю, о чем книга!!!

В глазах ее неожиданно заблестели слезы. Она поманила взглядом Кесарева, подмигнула Думанскому:

— Царя-батюшку подменить задумали, Помазанника Божия? Душу его ангельскую вынуть порешили, беса в него вселить хотите?! И называется это у вас «инкарнация» — обкорнать, значит, Расею, без головы оставить! Ха-ха-ха! А хотите, завтра сдохну и никому не расскажу? Ха-ха! Ни Володеньки, ни Наденьки… Все с копыт. С приветом, дяденьки! — взлетела Никоноровна.

Кесарев поднял голову, пытаясь увидеть помело, на котором восседает старая ведьма-шантажистка. Рот у него открылся сам собой: это никем не понятое, исполненное какой-то невообразимой мистической энергетики и сатирической поэтики существо с видом полного превосходства над бренным миром с его суетой и низменностью уже парило под центральным куполом на дворницкой метле. Миг — и старуха с хохотом выпорхнула в крошечное купольное люкарн-окошко. Оглядевшись по сторонам, Кесарев будто устыдился чего-то и только произнес как бы в свое оправдание:

— Ну чего на меня уставились? Люблю рассматривать женское изобилие снизу. — И тут же перевел взгляд на свои ноги: из-под коротких брюк, вызывающе упираясь в пол, торчали грязные копыта.