Иван Любенко - Киевский лабиринт

А на следующий день, после легкого завтрака, две семьи отправились к подножию памятника Святому Владимиру. Отсюда открывался удивительный вид на Днепр, убегающий вдаль бесконечной голубой змеей. За рекой открывался ровный, как столешница, луг, который почти у самого горизонта заканчивался зубчатой стеной черниговских лесов.

От памятника Могилевские и Ардашевы сошли по крутому спуску к площадке, к Подолу. С этого места он казался не частью Киева, а совершенно отдельным большим городом с десятками церквей и кварталами разновеликих домов. Купола колоколен, возвышавшиеся над домами, играли на солнце, отдавая небу свой золотой свет.

— Там, дальше, Андреевская церковь, — пояснил Терентий Петрович. — Видите? Ее очертания особенно заметны сейчас, в ясную погоду.

На площадке работал буфет. Ардашев заказал всем кофе и десерты. Свою чашку он выпил без особого удовольствия и даже поморщился, но промолчал; не стал (как в былые времена) учить буфетчика правильному способу приготовления этого напитка. «Зачем? — мысленно рассудил статский советник. — Этих людей все равно не переделаешь, они крали и будут красть (не докладывать, не досыпать) и поить нас всякой дрянью. Такое уж бесстыжее племя. Жаль, что в России подобные экземпляры множатся делением, как одноклеточные… И ведь не переродятся никогда! — Он вдруг улыбнулся своим мыслям: — Помнится, Антон Чехов вспоминал, как в детстве отец заставлял его ходить по трактирам и собирать на кухне заварку от испитого чая. Ее сушили, подкрашивали, а потом продавали в лавке отца, как «чай для прислуги». Но вот стоило Антону стать самостоятельным, не зависящим от чьей-либо воли человеком, как он преобразился, превратившись в совесть нации. «Надо по капле выдавливать из себя раба», — писал он. Да, Чехов, пожалуй, один из немногих, кто на своем жизненном примере показал, что его суждения о чести, образованности и порядочности могут поселиться не только на страницах его произведений, но и в нем самом».

Прямо с площадки Могилевский повел гостей вверх, по дорожке, проложенной по откосу. Вскоре они достигли верхней площадки горы. Оттуда открылся вид на Царский сад, Липки и часть Старого города. От беседки направились до водопроводной башни и к дому «европейской» гостиницы.

— Кому поставлен этот памятник? — осведомилась Вероника Альбертовна, указывая на скромный постамент.

— Бывшему киевскому генерал-губернатору Дрентельну, — пояснил Терентий Петрович. — Он скончался скоропостижно на этом самом месте во время парада по случаю празднования девятисотлетия крещения Руси в тысяча восемьсот восемьдесят втором году.

— Отсюда прекрасно виден весь Старый город! — воскликнул Ардашев. — Если я не ошибаюсь, перед нами Софийский и Владимирский соборы, так?

— Ты прав, Клим, — ответил статский генерал.

— А там что за монастырь? И костел какой-то…

— Михайловский монастырь и костел Святого Александра.

— Ах, как тут зелено! — воскликнула Вероника Альбертовна. — Прямо целое море деревьев.

— Да, теперь эти деревца уже подросли. Их высадили не так давно. Границы парка простираются до Трехсвятительной и Костельной улиц. Но я предлагаю пройтись вниз, к нижнему памятнику Святому Владимиру, к тому месту, где по преданию великий князь крестил сыновей.

Сначала пришлось пробираться вниз по Александровскому спуску по шпалам городской железной дороги до самой деревянной лестницы, которая начиналась шагах в пятидесяти от дома Купеческого собрания.

Вероника Альбертовна утомилась. Экскурсия стала ей надоедать, но она решила стоически добраться до места, а уж там и отдохнуть. Они шли еще минут десять, и наконец путешествие закончилось.

Оказалось, что памятник был построен в глубоком овраге, на дне которого стояла каменная часовня. В ней помещалась чаша, из которой струился крещатицкий источник. Сама же каменная колонна взметнулась ввысь аж на двадцать аршин. На ее вершине был установлен золотой шар с крестом. А внизу помещены две доски с надписями. На одной: «Святому Владимиру, просветителю России», на другой: «Усердием киевского гражданского общества за утверждение прав и привилегий, Императору Всероссийскому Александру I‑му».

— Ну что? Устали? — спросил Могилевский.

— А что еще вы можете предложить? Можем ли мы перейти к следующей части нашего познавательного дня? — весело прощебетала Вероника Альбертовна.

— Я приглашаю всех в Купеческий сад. Сегодня там играет оркестр оперного театра и выступает какой-то молодой певец по фамилии Вертинский. К тому же неподалеку есть одно чудесное местечко, где превосходная еврейская кухня. И я не отказался бы от фаршированной щуки или мясного кугеля.

— Хорошая идея, — согласилась Елена.

— Но только тогда не стоит идти в «Континенталь», — заметил Клим Пантелеевич. — Мой организм не выдержит такого обжорства.

— Ничего, выдержит, — улыбнулся Терентий Петрович. — Дом стоит надежно. Мы умрем, а он останется. К тому же будет лишний повод кутнуть.

Пройдя по аллее, компания вошла в Купеческий сад. Вход стоил двадцать копеек с человека. На фанерной тумбе висела яркая желтая афиша. Большими черными буквами пестрела надпись: «Крути, да не перекручивай» комедия в 4 актах. В главных ролях: П. Саксаганский, М. Заньковецкая, Л. Манько и другие.

— Первая украинская труппа, — пояснил Могилевский. — Театр деревянный, небольшой, но играют от души. Особенно хорош Саксаганский в роли прощелыги Голохвастого. Стоит ему только произнести свою коронную фразу: «Папаша, это свинство», как весь зал покатывается со смеху.

— Жаль, сегодня нет представления, — посетовал Ардашев, помогая дамам усесться за крайний столик.

Тотчас же возник официант и раздал всем меню.

На небольшой площадке играл оркестр. Солировал скрипач. Затем ведущий объявил:

— Наш печальный Пьеро. Он совсем недавно вернулся с фронта. Прошу любить и жаловать! Александр Вертинский!

Раздались аплодисменты, и появился высокий молодой человек в гриме печального клоуна. Он был высок, строен, театральная маска подчеркивала правильные черты лица. Пианист проиграл вступление, и полилась песня:

Я люблю Вас, моя сероглазочка…

Закончив петь, артист склонил голову, и к его ногам полетели цветы. Видимо, многие дамы пришли специально посмотреть выступление своего любимца.

Вдруг Ардашев услышал знакомый голос с характерным польским акцентом. Он незаметно посмотрел вправо и заметил, что за одним из столиков отдыхал тот самый молодой человек, которого он видел с покойной женой барона Красицкого в ювелирном магазине Гиршмана. Только на этот раз молодой человек был… с бароном. Они сидели и беседовали так, как будто были давно знакомы. Вновь явился официант и застыл в выжидательной позе.