Сергей Богачев - Проклятие Митридата

Душный летний воздух был вязким, как туман, который неожиданно спустился с пологих гор.

Митридат уснул не сразу. Едва его одолел сон, перед ним, как в калейдоскопе, закружили лица: то брат с матерью зло и громко вопрошали: «Как ты живешь без нас, повелитель?», то чудная девушка Калисто шептала: «Слаще твоего вина, царь, ничего в жизни не пила». Вслед за ними привиделись огромные горы трупов и зловонная яма, в которую их сбросили. Повелителя окружили мертвецы…

Он проснулся собственного крика.

— Да, я был безжалостным, — успокаивал он себя. — Зато теперь стану еще сильнее. Жалости от меня никто не дождется!

Митридат подошел к стене и повернул рычаг, искусно скрытый от чужих глаз головой льва. Дверца отворилась бесшумно, и перед ним на алой подушке ярко засверкала пектораль скифского царя Палака. Это был его первый военный трофей. Те горы золота, которыми воины наполнили его сокровищницы, были, конечно, намного дороже. Те корабли, которые он брал на абордаж, тоже ценились выше. Но пектораль Палака была символом первой победы над духом противника. Эта вещь олицетворяла сердце поверженного врага, и теперь оно принадлежало ему, понтийскому царю!

Скифская реликвия радовала его душу. В самые ответственные моменты своей жизни он надевал это украшение или просто долго рассматривал его. Иногда созерцание длилось часами.

Смута в душе и тяжелые сновидения заставили Митридата и сейчас обратиться за помощью к реликвии. Медленно, словно ожидая чуда, Митридат водрузил на голову этот символ верховной власти древнего народа. В свете факелов, освещавших царские покои, пектораль была так же прекрасна, как павлин в лучах солнца.

Царь потнийский закрыл глаза и задышал настолько сильно, насколько позволял его могучий торс. С шумом выталкивая из себя воздух, он будто избавлялся ото всех своих слабостей, и с каждым новым вдохом в нем прибывало уверенности. Успокоившись и убедив себя в собственной неуязвимости и бесконечной силе, дарованной богами, Митридат положил пектораль на прежнее место. И тут его внимание привлек маленький керамический сосуд, который давным-давно был дарован ему верховным жрецом Аннасом. Повелитель вспомнил слова, сказанные ему прорицателем в назидание: «Я не могу давать тебе советы, как побеждать в войнах, а ты не поможешь мне в моих предсказаниях. Ты сам выбираешь свой путь. Но всегда помни о силе проклятия!».

Впервые за все это время Митридат решил проверить содержимое сосуда. Маленькая пробка поддалась легко, и царь поднес миниатюрную амфору к горящему факелу.

Долго всматривался он внутрь сосуда, и сердце его вдруг учащенно забилось: масла в нем оставалось уже меньше половины…

17 августа 2013 года

— Ну и что дальше? — этот вопрос Степан Степанович Беляков задал, обращаясь прежде всего к Черепанову, хотя в беседке, кроме него, сидели милицейский капитан Сидорченко, Виталий Заборский и его собственный помощник Виктор. Полковник Перебейнос, несмотря на обещание, так и не приехал, что было и неудивительно. В последнее время он больше находился в Киеве, чем в родной Лугани.

Арест генерала Писаренко вызвал эффект разорвавшейся бомбы не только в милицейском ведомстве, но и во всей стране. Пектораль, которую так хотел заполучить генерал, была лишь поводом для его ареста. А дальше понеслось-поехало… Вслед за генералом было арестовано несколько офицеров его департамента, семь чиновников областного и городского уровней, около двадцати человек, входивших в так называемое неформальное молодежное объединение. Почистили и ряды местной милиции — вот тут и пригодились показания Олега Сливко и сделанные им портреты оборотней в погонах. Причем многие были уверены, что аресты на этом не закончатся. Шутка ли, фактически за сутки прикрыть один из крупнейших наркотрафиков страны. Да что там страны! Даже Интерпол заинтересовался деталями этой операции. Так что полковнику было, как говорится, не до Белякова с его пекторалью.

Сам Степан Степанович со дня на день ждал «приглашения» в органы. Нет, к наркотикам он никакого отношения не имел и у генерала «смотрящим» не числился. Но за свою бурную жизнь Беляков хорошо изучил уголовный кодекс и прекрасно понимал, что дело о похищенной пекторали будет выделено в отдельное производство. И как они здесь все вместе ни старались, пектораль засветилась, что называется, на самом высочайшем уровне. Это, конечно, не наркотики, но для государства она тоже представляет огромный интерес.

Степан Степанович разминал пальцами сигарету. Это была уже третья сигарета, которую Беляков намеревался превратить в табачную крошку. Хозяин дома не курил. На это Иван обратил внимание сразу же, как только приехал. Беляков брал сигарету, разминал ее, подносил к губам… но не курил. Не было в беседке и привычной батареи из бутылок с алкоголем. «Да, — подумал Черепанов, — видно, Степаныч сильно расстроился. Ведь с пекторалью можно уже точно попрощаться…»

Словно прочитав его мысли, Беляков сказал:

— Вы, конечно, думаете, что о пекторали я уже и не мечтаю. По всем раскладам выходит, что так. Жалею ли я об этом? Да, жалею. Нет, не денег. Все-таки эта вещь заняла бы достойное место в моей коллекции. Ну да бог с ней… Полину только не вернешь…

Степан Степанович говорил тихим спокойным голосом. Сразу было видно, что он думал об этом не раз.

— И все-таки я хочу знать: где она? А точнее, у кого? Если генерал работал на Антиквара, то есть Полищука, то у них ее не было и нет. Тогда у кого она? Кто здесь такой умный, что вот уже второй месяц водит вас за нос, а меня, Степу Белого, держит за лоха?

— На этот счет у меня есть некоторые соображения, — словно находясь на совещании в родной конторе, капитан Сидорченко по привычке встал и отрапортовал: — Если помните, за несколько дней до этих событий я ездил в Харьков. Мне удалось побеседовать с соседкой ювелира, Еленой Ароновной Фидман, и на предъявленных фотографиях она опознала гостя Якова Матвеевича. Им оказался не кто иной, как Реваз Константинович Мачавариани. Так что подозрения Ивана Сергеевича полностью оправдались.

Для всех, кроме Черепанова, новость о том, что харьковский археолог был знаком с Ракошицем, была неожиданной.

— Не может быть! — встрепенулся Заборский. — Это же тихий одинокий ч-ч-человек из интеллигентной семьи.

От волнения Виталий даже начал немного заикаться:

— А эта р-р-разговорчивая старушенция ничего не напутала? А то ведь я ее знаю…

— Нет, Виталий. Что касается памяти, эта, как ты выразился, старушенция еще нам с тобой фору даст. Ну и кроме того…

Сидорченко достал из папки, с которой, судя по всему, никогда не расставался, несколько листов: