Маргарита Дорогожицкая - Барвинок

— И тебе не хворать, девка. Заходи, коли надо.

В хату зашла, на иконы в уголке перекрестилась, рука к крестику потянулась по привычке. Заметил казак, нахмурился:

— Отчего без креста?

Потупилась я с досады, не хотелось мне лукавить.

— Клятый лях отобрал, шляхтич Осышковский, из города. Не по своей воле к вам, пане Бунчук, пришла. Уж простите меня. Чертовщина на хуторе творится, вот староста шляхтичу и пожаловался. Не вернет тот батьковский крестик, пока не узнаю, кто его пана сгубить хотел. Купцы заезжие с ума сходят, сказывают, что ваша дочка за ними приходит да за собой тащит…

Потемнел лицом казак, темными очами гневно сверкнул:

— Это кто ж на мою Марыську наговаривает? Мало им, что похоронить по-людски не смог!.. Так и после смерти в покоя не оставят!

На лавку без сил опустился, голову повесил. Молчал долго.

— Что узнать хотела?

Я рядом села, задумалась.

— Отчего Марыська купаться удумала? Ведь на прошлые Покрова холодно было…

— А я почем знаю, — махнул рукой казак.

— Ее как нашли? В сорочке одной или в одежде? Может, видел кто, как она купаться шла? Подружки?

— Нет. Я ведь не сразу дочки хватился, по утру кинулся, нет ее. Думал, что на ярмарку с утра побежала, уж больно охоча Марыся была до бабских заморских диковинок. И где их только брала?.. А как вечером не вернулась, искать стали, всем хутором. Одежду на берегу нашли, а Марыська словно в воду канула… — казак осекся, губу закусил, я глаза отвела.

— Когда ж нашли?

— Через три недели. Вниз по течению, в соседнем хуторе, к берегу прибило. Едва узнал, и то — по крестику.

— В сорочке была?

— Да. Только от сорочки одни лохмотья остались…

— А хоронили в чем?

— В свадебной сорочке, ее Марыся сама вышивала.

— А рисунок на ней помните, пане Бунчук?

Казак задумался, в скрыню полез неохотно, достал вышитый рушник с маками и птахами, мне протянул.

— На всех сорочках такой был?

— Да. Нравились ей маки…

— Пане Бунчук, а вы на свадьбу с ее согласия сговорились?

— Да неужто я дите свое неволить бы стал? Приглянулся Степка дочке моей, богатый хозяин, щедрый, хоть и немолодой. Да и я за ней приданое знатное давал…

— Так зачем же ей топиться?

— Да не топилась Марыська! — стукнул олийник по столу кулаком. — Наговоры все это, завидуют люди, злыми языками брешут!

— А может помог ей кто? Не по своей воле в воду полезла?

— Да кто б посмел!

— А если свадьба кому поперек горла стала? Поклонники у Марыськи водились? Ведь сказывают, девка красивая была…

— Да хлопцев вокруг нее столько вилось, разве всех упомнишь!

— А купцы заезжие среди них водились? Или шляхтичи городские?

— Ты что такое несешь, девка!

— Люди сказывают, что зналась твоя дочка с купцами. А людская молва…

Вскочил казак, лицо страшное сделалось, кровью налилось, кулаки сжал, по столу стукнул, тот и раскололся.

— Вон пошла!

Горько мне стало, что правду приходится вытаскивать, мертвых тревожить. Поднялась с лавки, кивнула, к двери направилась, но возле порога застыла, обернулась.

— Уж простите, пане, но неужто подарков дорогих у дочки не замечали? Ведь сами сказали про…

— Уходи, а то зарублю!

Уже за порогом вспомнила, что хотела спросить, где могилка Марыськи, но возвращаться не хотелось. А когда за ворота выходила, с хлопцем столкнулась. Статный, голубоглазый, он стоял словно вкопанный, на хату тоскливо смотрел, но зайти не решался.

— Здоров будь, хлопец. Чего в хату не идешь?

Он взглянул на меня сумрачно, темноволосой головой покачал, и меня словно обожгло — ведь до дрожи похож на олийника!

— Тебя звать как? Ты ведь сын пана Бунчука?

— Василь, — кивнул хлопец, потом вздохнул, развернулся и прочь пошел.

— Обожди, — кинулась я его догонять. — Покажи мне, где могилка Марыськи.

Запнулся он на ровном месте, меня кажется впервые по-настоящему увидал, спросил удивленно:

— Тебе зачем? Ты кем ей была? Подружкой? Так отчего спрашиваешь, знать должна.

— Не так все, — начала я, под его шаг торопливый подстраиваясь. — Меня староста разузнать все заставил. Потому что на ярмарке дела странные твориться начали, купцы утопленницу видели, сказывают, что Марыська то была.

— Брехня это! — он даже шагу не замедлил.

— Василь, а скажи, какой Марыська была? — не унималась я, торопясь узнать побольше, пока есть возможность.

— Красивой она была, — в сердцах он сказал. — А люди такого не прощают. Завидовали ей, злобой исходили. А она даже радовалась, что завидуют. Глупая была!

— А отчего топиться полезла? — поддела я хлопца.

— Не топилась Марыська! — он так резко остановился, что я на него налетела. — Это тоже брехня! Даже после ее смерти все уняться никак не могут! Вот ведь мертвую — и ту оболгали! Найду, кто слухи распускает, — своими руками удавлю!

Светлые глаза потемнели, на меня уставились.

— А старосте какое дело до Марыськи? Чего он вдруг тебя прислал?

— Я ж говорю, купцам утопленница являться стала, к себе тащит, а ему убыток с того. Виданное ли дело, уже второй купец душу богу отдал. А сегодня с утра вон даже пану Потоцкому она привиделась.

— Тоже брехня! — отмел он мои слова, словно листья сухие, дальше зашагал.

— Да подожди ты! Василь, а скажи, если сестра твоя не сама потопла, то кто ей помог в этом?

— Да кто б посмел? — слово в слово за батьком повторил он. — Знали все, что за сестру глотку перегрызу, а мне-то за это ничего не будет, пану верно служу.

Отшатнулась я от хлопца.

— Да неужто ты в панские гайдуки [16] Гайдук — надворная стража. пошел? А разве батько твой?.. — тошно мне сделалось, что сын казака мог ляхам продаться, гордость и волю на службу шляхтичам променять.

— А нет у меня батьки, — горько сказал Василь. — Проклял меня старый казак, как узнал.

В соседней хате шумно было, девки и бабы замужние по двору сновали, подметали, деревья лентами украшали, никак к свадьбе готовятся. Ближе подошла, поздоровалась. Рябая девка к тыну подошла, узнала я ее сразу, Оксанка, дочка старосты. Губы поджала, худую косу нервно подергала, на меня зло взглянула:

— Тебе чего надобно, Христинка?

— К свадьбе готовишься? — улыбнулась я. — В хату пустишь? К батьке твоему дело есть.

Посторонилась Оксанка, во двор пропуская. Но я не спешила к старосте, интересно мне стало.

— Говорят, замуж за Степана Кривошея собираешься?

— А тебе какая забота?

— Так говорят, на другой собирался жениться. И года не прошло с ее смерти, а вы уже о свадьбе сговорились.

— Так ты батька спроси. Это он сговаривался, — буркнула Оксанка и надулась.

— А ты замуж разве не хочешь?

Девка с лица спала и как-то сникла.

— Боязно мне. У Кривошея жена умерла, а потом и невеста. Может, сглазил его кто? Слушай, Христинка, уговори батька? Не хочу я за него замуж!