Сергей Степанов - Догмат крови

Ломовой извозчик почесал взлохмаченную голову и прогудел:

— Карлы! Марлы! Богато написали, а шо толку? Отобрать усе и поделить!

— То же самое хотят большевики! — подхватил Лазарь. — Но поделить, товарищи, надобно с умом! Тут не обойтись без революции, которая неизбежно подразумевает установление диктатуры пролетариата.

Чувствовалось, что молодой оратор совсем недавно усвоил незнакомые для себя слова, и ему чрезвычайно нравилось их раскатистое звучание. Он с удовольствием выговаривал: «Р-р-революция… пр-р-ролетариат… диктатур-р-ра». Едва Голубев услышал про революцию, он энергично заработал локтями и пробился к телеге со словами:

— Ты что тут агитацию развел?

Оратора как корова языком слизнула. Студент упрекнул чернорабочих:

— Кого вы слушаете!

— Остынь, паныч! Вин сам по соби, мы сами по соби, — отвечали грузчики, берясь за мешки.

Отойдя от телег, Голубев еще раз щелкнул крышкой часов. Дольше ждать было нельзя. Вокруг всей Контрактовой площади были уложены трамвайные рельсы. С большого круга вагоны с плетеными желтыми сидениями разбегались в разные стороны, в том числе на Лукьяновку. Однако, как он ни вглядывался вдаль, не было видно ни одного вагона. На трамвайной остановке, что напротив Самсоньевского фонтана, говорили, что на путях зарезало человека и по этой причине движение временно приостановлено. Голубев понял, что опаздывает, и поискал глазами экипаж. Шагах в десяти от фонтана какой-то господин, лет тридцати, среднего роста, с обыкновенным лицом и слегка оттопыренными ушами, торговался с извозчиком.

— Полтина?! Курам на смех! Я классификации городской управы назубок знаю. Ты одноконный извозчик второго разряда, на простом, не резиновом ходу. Вот и бери по прейскуранту.

— Який прейскурвант, — скалил зубы извозчик.

Отчаявшись договориться с извозчиком, господин попытался найти сочувствие у студента.

— Видит, что я опаздываю и ломит несообразную цену.

— Вам куда надобно?

— На Лукьяновское кладбище.

— И мне на кладбище. Наймем его в складчину. Эй, извозчик, повезешь за сорок копеек, — предложил Голубев, запрыгивая в пролетку.

Довольный извозчик щелкнул кнутом, и экипаж тронулся с места. На Житный базар бесконечной вереницей тянулись возы всевозможных видов и размеров. Сидевшие на возах дивчины, в пестрых китайчатых кофтах и красных черевичках, задорно подмигивали панычам в коляске. Спутник Голубева завел беседу.

— Я все понимаю. Извозчику надо семью кормить, в деревню посылать все заработанное нелегким трудом в городе. Но полтина! Хорошо, что городская управа пригласила венских инженеров для устройства регулярного движения автомобилей-дилижансов. В ближайшее время цены неизбежно упадут. Я это знаю из первых рук, потому что новости — моя профессия. Кстати, вот моя карточка, — добавил он, протягивая картонный прямоугольник, на котором под дворянской короной было выведено: «Степан Иванович Бразуль-Брушковский, корреспондент газеты «Киевская мысль».

— Так вы из «Киевской миквы»? — вскипел Голубев. — Это в вашей паршивой газетенке пропечатали, что несчастного мальчика зарезала его собственная мать?

Репортер, не ожидавший такой реакции, невольно подался назад и пробормотал:

— Против родных Ющинского имеются веские доказательства.

— Разве вам нужны доказательства, — кипятился студент. — Вы в своей газетенке уверены, что у русских матерей обыкновение такое — мучить своих детей. О француженке, немке, об англичанке вы бы подобное пропечатать не осмелились, а о русской матери — пожалуйста, оклеветали ее перед всем светом. Однако напрасно вы воображаете, что будете иметь дело с беззащитной женщиной. Вы с нами будете иметь дело, — закончил Голубев, демонстрируя значок «Двуглавого орла».

— Право, удивляюсь вам, — сказал репортер, разглядывая серебряный значок. — Студент должен сочувствовать всему прогрессивному, а вы состоите в одной компании с разными лабазниками и мясниками.

Голубев хотел было ответить, что содержать лабаз или мясную лавку достойнее, чем проституировать свою совесть в газете. Ведь это староста мясного ряда Козьма Минин во главе нижегородской черной сотни — так издревле именовалось податное посадское население — освободил Московский Кремль от иноземных захватчиков и их русских пособников. Но тут пролетка свернула на дурно замощенную булыжную мостовую и пассажиры сразу почувствовали, что взяли экипаж не на резиновом ходу. Поневоле пришлось прекратить спор. Оставалось только крепко держаться за поручни и презрительно улыбаться в лицо друг другу. Лошаденка трясла пролетку по круто вздымавшимся вверх горбатым улочкам. Около калиток толпились мещанки в платках и лузгали семечки, бросая шелуху в лужи дождевой воды.

Когда пролетка остановилась у ворот Лукьяновского кладбища, репортер спрыгнул первым и, не поклонившись, скрылся за оградой. Голубев прошел за ним. В конце раскисшей от грязи и истоптанной тысячами ног аллеи гудела огромная толпа народа. К кладбищу были стянуты усиленные наряды полиции. Студент даже не пытался пройти к могиле. Забравшись на раскидистый каштан, облепленный любопытными мальчишками, он заглянул в центр толпы и увидел, что гробик с телом мальчика уже опустили в могилу. Две женщины в черных платках, чьих лиц он не мог разглядеть, бросили в яму по горсти земли, и вслед за этим о крышку гробика застучали комья глины.

— Sit tibi tea levis, — прошептал студент. — Да будет земля тебе пухом, несчастный мальчик!

Внезапно над толпой взлетели белые листки. Из-за людских спин выскочил парубок в косоворотке, разбрасывавший поверх голов прокламации. Его лицо показалось Голубеву знакомым, он вспомнил, что видел его на собраниях Союза русского народа. Когда парубка схватил за рукав плотный дядька, в голове Голубева сразу промелькнуло: «Наших бьют»! Он спрыгнул с дерева и отработанным хуком левой свалил дядьку на землю. Затем свистнул парубку, и они побежали, петляя между могил. У кладбищенской ограды оба остановились.

— Бежим! — крикнул Владимир.

— Не можу, — еле перевел дух парубок, — треба трохи отдохнуть.

— Ты что разбрасывал? — спросил студент.

— От це, — парубок протянул листовку.

Голубев едва успел спрятать листок, как прямо на него выскочили жандармский унтер и двое в штатском платье. Студент увернулся от их рук, но его товарищ оказался менее ловким. Увидев, что парня схватили, студент остановился.

— От так-то, паныч, буде добре, — пробасил унтер-офицер, не делая, впрочем, попыток задержать студента. — Сюды, ваше высокобродие, — крикнул он толстому подполковнику в серой с голубым отливом шинели. Жандармского подполковника сопровождала женщина в потертом капоте и едва оправившийся от нокаута дядька.