Сергей Степанов - Догмат крови

© Сергей Степанов, 2016

Корректор E. Некрасова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ничто не предвещало того, что перед окончанием Великого поста на окраине Киева завяжется клубок странных и удивительных событий, которые привлекут к себе пристальное внимание всего мира. Никто и предположить не мог, что Лукьяновка, Загоровщина, Верхне-Юрковская — названия, знакомые только коренным киевлянам, — в скором времени зазвучат на разных языках, понесутся точками и тире по телеграфным проводам в Европу, помчатся по гуттаперчевому кабелю, проложенному по дну океана, в Северо-Американские Соединенные Штаты, запестрят в газетах и журналах. Об этих событиях напишут десятки книг и статей, снимут фильмы. Сто лет минует, а дело это по-прежнему будет вызывать споры и будоражить умы.

И уж точно такого не могли представить двое мальчишек, бежавших по Загоровщине — обширному, поросшему кустарником и деревьями склону, любимому месту игр лукьяновской детворы. Был первый по-настоящему погожий день после долгой зимы. Снег еще лежал в ямах и под деревьями, но весна уже вступила в свои права. А еще было воскресенье, единственный день за всю неделю, когда не нужно идти в гимназию, зубрить латинские исключения и решать арифметические задачи из ненавистного учебника Малинина и Буренина с неизменным купцом, покупавшим на каждой странице столько-то пудов ржаной и столько-то пудов пшеничной муки. Причем, скотина, умудрялся каждой муки прикупить несколько сортов, так что приходилось ломать голову над его хитрыми торговыми операциями. Вся учащаяся Россия ненавидела купчишку из задачника и искренне желала ему провалиться под землю с его дурацким мучным лабазом. Воскресенье приносило свободу, и потому мальчишки были такими радостными.

— Петь, а Петь! Шо ты сделаешь со своей долей в гайдамацком кладе? — спрашивал младший.

Его товарищ, едва обернувшись, бросил снисходительным тоном, как подобало гимназисту второго класса в разговоре с приготовишкой:

— Я, Борька, куплю себе мотор, и не какую-нибудь рухлядь, а самую последнюю модель месье Луи Рено. Говорят, их целую партию приобрели для государя. Восемнадцать лошадиных сил!

— Не может быть! Ежели все восемнадцать лошадей запрячь цугом! Вот силища! Только хватит ли денег?

— Рено три с половиной тысячи стоит.

— Рублей? — ахнул Боря.

— А ты думал копеек! — отрезал Петя, негодуя на наивность приготовишки. — Будет языком трепать, добрались уже. Вот пещера.

Мальчишки остановились около дерева, выросшего на краю глубокой ямы. Ее стенки были размыты ручейками воды, стекавшей с ближайшего пригорка, на дне скопилась ледяная жижа вперемешку с прошлогодними бурыми листьями. Между обнаженными корнями виднелся лаз, наполовину закрытый подтаявшим сугробом. Петя сокрушался:

— И как это я запамятовал, что здесь пещера? Мы с тобой все склоны зря облазили, а клад-то тут, больше ему негде быть! У меня есть верная запись, я тебе показывал, все сходится!

Мальчишки с жадным любопытством глядели на узкий лаз. Слухи о гайдамацких сокровищах издавна будоражили окрестную детвору. Из поколения в поколение передавались предания о том, как жгли шляхетские поместья ватаги Жилы, Шилы и Медведя, как лихо ворвался гайдамак Грива в Винницу. Но особенно захватывали воображение мальчишек подвиги запорожского казака Железняка и сотника Гонты. Сколько костелов и синагог разграбили казаки! Сколько сияющих червонных перекочевало из сундуков шинкарей и ростовщиков в карманы широких казацких шаровар, сколько золотых перстней было снято с отрубленных панских пальцев, сколько пропито изумрудных подвесок, яхонтовых браслетов, жемчужных ожерелий! А что гайдамаки не успели прогулять, то сложили в кованый сундук и спрятали в пещере. Только не пришлось им увидать своих сокровищ, потому что всех гайдамаков предал лютой казни польский гетман. Так и остался клад нетронутым.

— Там вода. Папаша заругает, если я сапоги попорчу, — сказал младший.

Петя даже спорить не стал с дураком. Внизу куча золота, а он о сапогах толкует! Ну да ладно, черт с ним, с трусишкой, другое запоет, как полушки не получит. Петя спрыгнул в яму и, пачкая шинель о грязный снег, на четвереньках пролез в пещеру. Он зажег серную спичку и поднес к глазам узкую бумажку, которую обнаружил среди закладок журнала «Киевская старина», валявшегося на столе отчима: «Ця опись писана в Туретчини за Дунаем перед смертью, бо я уже умираю и уже последний. Помоги, Боже, добрим людям найти наш клад, да не забувайте нас грешных бурлаков-запорожцев». Колеблющееся пламя спички освещало низкий свод и неровные глиняные стены. У входа образовалась лужа воды, в глубине было сухо. Через несколько шагов пещера заканчивалась тупиком. Справа была ниша примерно в аршин шириной и в три аршина длиной. Гимназист с разочарованием убедился, что в пещере уже кто-то побывал — на полу валялась смятая газета и грязное тряпье. Он повернул назад и при свете угасающей спички увидел слева от входа еще один ход. Пламя погасло, он ощупью пробрался в это разветвление пещеры и чиркнул вторую спичку.

Прямо перед гимназистом на расстоянии вытянутой руки сидела фигура в белых одеждах. «Привидение» — мелькнуло в голове. Окаменев от ужаса, он простоял несколько секунд. Фигура не шевелилась, и гимназист с облегчением подумал, что это соломенное пугало. Но уже в следующее мгновение он понял, что перед ним мертвец, поджавший под себя голые ноги и опустивший голову на грудь. Пламя догорающей спички ужалило пальцы, привело Петю в чувство. Он бросился к выходу и поспешно выкарабкался из ямы, едва выговорив пресекшимся от ужаса голосом:

— Борька, там, кажись, мертвяк.

Приятели помчались сломя голову, не оборачиваясь, как будто за ними гнался покойник. Около высокой вербы, где Загоровщина незаметно переходила в Нагорную улицу, младший Борька кинулся в сторону своего дома, а Петя, пробежав вдоль покосившегося забора, свернул в Якубеновский переулок.

В свое время богатые застройщики накупили множество земельных участков на Лукьяновке, которую по всем расчетам ожидало блестящее будущее. Киев разрастался, за десять лет его население увеличилось почти вдвое. Отдаленные предместья постепенно приобретали городской вид. Лукьяновку часто называли Горой, а иногда киевской Швейцарией. Склоны Горы, изрезанные глубочайшими оврагами, ярами на малороссийском, были столь же живописны, как ущелья швейцарских кантонов. Предполагалось, что Лукьяновка превратится в фешенебельное дачное место, но застройщики упустили из виду лихую славу Горы. В заросших кустарником ярах скрывались нищие и бродяги; сюда не смела сунуть носа полиция, а если какой-нибудь настырный сыщик спускался в яр, например, в сырой и таинственный Бабий Яр, то потом его находили с проломленным черепом или не находили вовсе. Да и все приземистые, полуразвалившиеся мазанки, прилепившиеся к склону Горы, представляли собой сплошную воровскую малину. Добрая половина лукьяновцев кормилась вокруг фартовых ребят, занимавшихся грабежами в городе.