Александр Дюма - Катрин Блюм

— Да, это я, — ответил тот.

— Что ты сказал?

— Вы не слышали? Видно, вы стали туги на ухо!

— Я слышал, но не понял.

— Хорошо, я повторю.

— Повтори.

— Я говорю, что на вашем месте я не ушел бы вот так просто.

— Ты не ушел бы?

— Нет, пока я не… хватит, я-то понимаю, что говорю…

— Пока не… чего? Говори!

— Так вот, не ушел бы, не отомстив кому-то из них. Вот я и сказал главное.

— Что? Что? Кому-то из них?

— Да, одному или другой, ему или ей.

— Что ж, по-твоему, я должен мстить отцу и матери? — пожал плечами Бернар.

— Да нет же! При чем здесь отец с матерью? Не о них речь.

— Но о ком же?

— Ха! Речь идет о Парижанине и мадемуазель Катрин.

— О Катрин и господине Шолле? — воскликнул Бернар, вскочив, словно от укуса гадюки.

— Да.

— Матьё! Матьё!

— Вот мне урок — не надо было ничего говорить вам.

— Почему?

— Да потому, что опять все это на меня же и обрушится. Я же буду во всем виноват.

— Нет, нет, Матьё. Клянусь тебе! Говори!

— Так вы еще не догадываетесь? — спросил Матьё.

— О чем я должен догадываться? Повторяю тебе, говори!

— Ей-Богу, — продолжал бродяга, — не стоит иметь и ум, и образование, если остаешься таким глухим и слепым.

— Матьё, — воскликнул Бернар, — ты что-то видел и слышал!

— Сова хорошо видит ночью, — сказал Матьё. — У нее открыты глаза, когда у других закрыты; она не спит, когда другие спят.

— Погоди, — произнес Бернар, пытаясь смягчить свой голос, — что ты видел и слышал? Не тяни, рассказывай, Матьё!

— Ну что ж, — ответил тот, — поскольку возникло препятствие вашему браку, — а ведь есть препятствие, не так ли?

— Да, есть, и дальше что?

— Известно ли вам, отчего оно возникло?

Пот градом катился по лицу Бернара.

— Не от чего, а от кого — от моего отца.

— От вашего отца? Да вовсе нет. Ведь он хочет вам счастья. Он, бедняга, вас любит!

— Хорошо… Значит, препятствие исходит от кого-то, кто меня не любит, так?

— Конечно, — вскричал Матьё, настороженно следя своими косыми глазами за сменой чувств на лице Бернара, — конечно! Знаете, бывают иногда люди, делающие вид, что вас любят; они тут и там говорят «Мой дорогой Бернар», а на самом деле вас обманывают.

— Ну, так кто же все-таки препятствует моему браку, любезный Матьё? Кто именно? Скажи!

— Да, я вам скажу, а вы схватите меня за горло и задушите.

— Нет, нет, даю слово, клянусь!

— И все же, — сказал Матьё, — позвольте, я от вас отойду пока чуть подальше.

И он отступил на два шага.

Потом, чувствуя себя на этом расстоянии в чуть большей безопасности, он сказал:

— Так вот, неужели вы не видите, что это препятствие исходит от мадемуазель Катрин?

Бернар покрылся мертвенной бледностью, но не пошевельнулся.

— От Катрин? — переспросил он. — Ты тут говорил, что кто-то меня не любит. Так ты утверждаешь, что меня не любит Катрин?

— Я утверждаю, — заявил Матьё, осмелев при виде напускного спокойствия Бернара, — что некоторые девушки, особенно если они отведали парижской жизни, предпочтут быть любовницей богатого молодого человека в столице, чем стать женой бедного молодого человека в деревне.

— Не говоришь же ты о Катрин и о Парижанине, надеюсь?

— О! — ответил Матьё. — Как знать!

— Ах ты мерзавец! — крикнул Бернар, одним прыжком настигая Матьё и схватив его обеими руками за горло.

— Ну, что я говорил?.. — задыхался Матьё, пытаясь вырваться из этого железного объятия. — Вы меня совсем задушите, господин Бернар!.. Черт возьми, я больше ничего вам не скажу.

Бернар хотел все узнать. Пригубивший горькую чашу ревности допивает ее до дна.

Поэтому он отпустил Матьё и его руки бессильно повисли.

— Матьё, — сказал он, — я прошу прощения, продолжай, говори. Но если ты врешь…

И кулаки его сжались, мышцы рук напряглись.

— Что ж, если я вру, — ответил Матьё, — то вы еще успеете разозлиться, но вы начали с того, что рассердились, и я замолкаю.

— Да нет, я не прав, — взял себя в руки Бернар, силясь придать лицу спокойное выражение, в то время как змеи ревности терзали его сердце.

— Ну вот, теперь вы вроде здраво рассуждаете, — заметил Матьё.

— Да, да.

— Но все равно… — тянул бродяга.

— Что все равно?

— Да я хочу, чтобы вы все сами увидели, чтобы, так сказать, сами потрогали руками. Ведь вы из того же теста, что и святой Фома…

— Да, — согласился Бернар, — ты прав, покажи мне то, о чем ты говоришь.

— Я и сам хочу это сделать.

— Ты хочешь?

— Но при одном условии…

— При каком?

— Вы мне дадите слово, что досмотрите все до конца.

— До конца — даю слово. Но как же я узнаю, что уже увидел все целиком?

— Черт побери! Да когда вы увидите мадемуазель Катрин и господина Шолле у Принцева источника!

— Катрин и господин Шолле у Принцева источника?!

— Да.

— И когда я это увижу?

— Сейчас восемь часов… Восемь и сколько? Посмотрите на ваших часах, господин Бернар.

Бернар вытащил часы рукой, которая снова обрела твердость — так атлет ощущает прилив сил с приближением борьбы.

— Восемь часов сорок пять минут, — сказал он.

— Через четверть часа, — уточнил Матьё. — Недолго осталось ждать, не так ли?

— Значит, ровно в девять? — спросил Бернар, проведя рукой по вспотевшему лбу.

— Да, в девять.

— Катрин и Парижанин у Принцева источника! — пробормотал Бернар, все еще окончательно не поверив этому, несмотря на убежденный тон Матьё. — Но что они там будут делать?

— Откуда мне знать? — отвечал Матьё, не упуская ни одного слова, ни одного жеста Бернара и угадывая каждое его душевное движение. — Наверное, встречаются для того, чтобы устроить свой отъезд.

— Свой отъезд?! — повторил Бернар, сжимая голову руками: казалось, он сходит с ума.

— Да, — продолжал Матьё, — сегодня вечером в Виллер-Котре Парижанин спешно занимал деньги.

— Деньги?

— Да, у кого только мог.

— Матьё, — прошептал Бернар, — ты заставляешь меня страдать… Если это только для того, чтобы надо мной посмеяться, то берегись!

— Тише! — окликнул его Матьё.

— Кто-то скачет на лошади, — произнес, прислушиваясь, Бернар.

Матьё дернул Бернара за рукав, указывая другой рукой в сторону, откуда слышался стук копыт:

— Смотрите!

И Бернар увидел, как в полумраке за деревьями мелькает всадник, в котором он узнал ненавистного соперника.

Ни секунды не раздумывая, он резко бросился вперед и спрятался за ближайшим деревом.

Всадник остановился шагах в пятидесяти от кабачка мамаши Теллье, огляделся вокруг и, не видя ничего, что внушало бы тревогу, спрыгнул с лошади, привязав ее затем к дереву, после чего, бросив еще один внимательный взгляд в темноту, направился к дому.

— Вот он, — прошептал Бернар. — Он приехал!