Макс Коллинз - Синдикат

– Молодец, мальчик, – сказал он с усмешкой. – Я тебе дам еще столько же, если сыграешь честно.

Я припрятал купюру в карман, потому что через вестибюль, напротив нас, открылся лифт, и убийца с несколькими копами втиснулись, понятное дело, туда. Как только лифт начал подниматься, толпа полицейских немного уменьшилась, и они занялись своими делами.

– Дело – дрянь, – сказал Уинчелл.

– А как вы сюда, так быстро попали? Вы тут единственный репортер.

– Остальные, возможно, в больницах или потащились за Рузвельтом.

– Я не видел вас среди прессы в парке. – Я был в конторе «Вестерн Юнион» – отсылал колонку в «Миррор», когда услыхал, как два парня спорят, сколько выстрелов какой-то чокнутый сделал в Рузвельта. Это все, что мне нужно было услышать.

– Думаю, остальные репортеры все-таки догонят вас, прежде чем вы получите какую-нибудь информацию.

– Я знаю. Не можешь доставить меня наверх? Я слышал – тюрьма на двадцать восьмом этаже.

– Могу попробовать.

Мы подошли к лифту, где обосновались два копа – чтобы не пропускать таких, как Уинчелл, полагаю.

Мы не продвинулись бы дальше ни на шаг, но один из копов был в парке и видел, как я помогал грузить преступника на задок автомобиля. Так что, когда он узнал, что я являюсь личным телохранителем Сермэка и хочу задать убийце несколько вопросов, то позволил мне подняться.

– А это кто? – спросил коп, по-видимому, не узнав Уинчелла.

Журналист, явно задетый, все же промолчал.

– Он со мной, – ответил я. Коп поднялся.

– О'кей. Это на девятнадцатом этаже. Там одиночные камеры.

Мы вошли в лифт.

Уинчелл закачался на пятках, поглядывая на указатель этажей.

– Наверное, вы неприятно удивлены, – сказал я.

– Всякое бывает, – ответил он. – Но, как правило, проблем не возникает, для чего я периодически и делаю слюнявые репортажи для любителей «мыльных опер». Например, как девушка из хора получила бриллиантовый браслет, затащив в постель какого-то миллионера, ну, или вот что-нибудь подобное.

На девятнадцатом этаже дверь открылась, и перед нами предстал шериф – огромный, мускулистый человек в темном пиджаке и белых брюках, ярком галстуке и бесформенной шляпе, разговаривающий с копом, на ладони которого лежал никелированный длинноствольный револьвер тридцать второго калибра, и тот как будто предлагал его шерифу, как какую-то вещь. Увидев нас, шериф мрачно нахмурил брови, но прежде, чем он успел что-либо сказать, вперед с самоуверенной улыбкой вышел Уинчелл.

– Я – Уолтер Уинчелл, – сказал он, протягивая руку, которую шериф пожал, разинув рот. – Позвольте мне провести с этим ненормальным пять минут, и я прославлю ваше имя во всех газетах мира.

Выражение лица шерифа изменилось с неприязни до благоговения, и теперь, когда знаменитость пожимала его руку, он раболепно ухмылялся:

– Рад видеть вас в моей тюрьме, мистер Уинчелл.

– Надеюсь, как временного гостя, – добавил Уинчелл, выплевывая слова, будто семечки. – Что вы можете рассказать мне о том человеке, которого только что упрятали в камеру?

– Он говорит, что его зовут Зангара, Джузеппе Зангара. Пока что это все, что мы узнали. Плохо говорит по-английски. Но я сам немного говорю по-итальянски. Могу переводить, если вы не сможете его понять.

– Вы очень любезны, шериф. Показывайте дорогу.

– Минутку, – сказал шериф, поворачиваясь ко мне. Я стоял сразу за Уинчеллом, стараясь быть как можно незаметнее. – А вы кто?

Я объяснил. Коп, стоявший рядом, был одним из тех, кому я помогал грузить преступника на багажную полку машины, он подтвердил то, что я сказал.

– Этого еще не хватало, – шериф взмахнул руками. – Мы не хотим здесь видеть никого из чикагских копов. Сами разберемся.

Уинчелл заметил:

– Он со мной.

Поразмыслив немного, шериф разрешил.

– Ладно, о'кей, раз так. Пойдемте.

Я поблагодарил Уинчелла.

– Мы квиты, – ответил он. – Вернее, будем, если вы вернете мне ту «пятерку», что я вам дал. Я вернул ему пять баксов.

Шериф и коп с засунутым за пояс револьвером убийцы провели нас к отделению одиночек, освещенному только светом из коридора. Камеры-одиночки по большей части пустовали. Мы прошли мимо одной, в которой сидел на откидной койке негр и что-то бормотал. На этаже он был единственным заключенным.

В конце коридора была одиночка, в которую поместили Джузеппе Зангара. Он стоял посреди камеры совершенно голый, не стыдясь наготы, но вызова в его позе не было.

Наконец-то я хорошенько его разглядел: ростом около пяти футов шести дюймов; весил, наверное, фунтов сто пятнадцать, верхнюю часть живота пересекал широкий шрам; лицо длинное, узкое, с квадратной челюстью; волосы чёрные, как смоль; глаза темные, внимательные. Слабая улыбка все еще оставалась на его лице. Когда он увидел и узнал меня, улыбка моментально исчезла.

Сквозь решетку шериф поглядел на спокойного, молчаливого узника и заметил:

– Собираюсь тебя, друг, усадить на электрический стул.

Зангара поежился.

– О'кей. Сажай кресло. Я не бояться.

Шериф повернулся к Уинчеллу и сказал:

– Это он, мистер Уинчелл.

Уинчелл приблизился к решетке насколько мог.

– Вы знаете, кто я такой?

– Нет, – ответил Зангара.

– Меня зовут Уолтер Уинчелл. Слыхали обо мне?

Зангара подумал.

– Может быть.

– "Добрый вечер, мистер и миссис Америка, и все корабли в море..."

Зангара ухмыльнулся:

– Радио. Конечно. Я вас знаю. Знаменитый человек.

– Хотите стать знаменитым, Джузеппе?

– Джо. Зовите меня «Джо». Я американский гражданин.

– Хотите прославиться, Джо?

– Я хочу убить президента.

– Чтобы прославиться?

Молчание.

– Расскажите мне все, – продолжал Уинчелл, – и вы станете знаменитостью. Рассказывайте.

Зангара глядел на меня и, как я понял, ожидал подвоха. Я молчал.

Наконец он заговорил:

– Я пытаться убивать президента. Я пытаться убить его потому, что я не любить правительство. Капиталисты все вороны. Все только для денег. Взять всех – президентов, королей, капиталистов – убивать. Взять все деньги – сжечь. Это моя идея. Вот почему я хотеть убить президента.

– Но вы убили не президента, Джо.

Казалось, Зангара это не слишком смутило.

– Я ошибся, – пожал он плечами.

– Вы ранили много других людей. Они могут умереть.

– Плохо.

– Теперь вы сожалеете?

– Ну да, конечно. Жаль, что могла умирать птица, лошадь, корова. Не моя вина. Скамейка качалась.

– Что вы имеете в виду?

– Скамейка, на которой я стоял, она качаться.

– Вы хотите сказать – она шаталась. Поэтому вы промахнулись?

– Конечно. – Он снова посмотрел на меня, на этот раз озадаченно. Ему хотелось знать, почему я не спрашиваю о том, что видел его в саду сермэковского зятя. Мне хотелось знать, сможет ли он выйти из положения с этим его бесконечным «убить президента». «Пусть потерзается», – решил я.